Ты сиял, как солнце…

Отрывки из книги Тима Уиллиса "Сумасброд"

Общепринятая истина – не беспокойте его. Последнее интервью он дал в 1971-м году, и его семья говорит, что он не любит обсуждать то время, когда он был духом психоделии, красивым Сидом Барреттом, лидером Pink Floyd. Он больше не Сумасброд, который во время продолжительного нервного срыва, усугубленного приемом психоделиков, записывал два сольных альбома – Madcap Laughs и Barrett – пластинки, которые так же выразительны и многозначны, как картины Ван Гога. Он больше не отзывается на свое прозвище шестидесятых. Его теперь снова зовут Роджер Барретт.

Шагая ужасно жарким днем по потрескавшемуся бетонному тротуару одной из улиц на окраине Кембриджа, я думаю о том, получиться ли у меня достойно обойтись с ним. Когда в восьмидесятых ди-джей Никки Хорн постучал в дверь его дома, Барретт сказал: “Сид сейчас не может с вами поговорить”. Возможно, по-своему, он сказал правду. Но я бы мог поговорить с ним, как с Роджером, спросить его, занимается ли он до сих пор живописью. Я мог бы передать ему приветы от друзей, которых он знал еще до того, как стал Сидом.

Две домохозяйки, живущие с ним на одной улице, говорят, что он не отвечает на их “Доброе утро”, когда выходит, чтобы купить газету Daily Mail и сигареты. Кроме сестры к нему никто не заходит. Но они не видят причин, почему бы мне не попытать удачу. Два года назад какие-то люди с рюкзаками разбили палатки у ворот его дома. “Он так и не открыл им дверь, и, вероятно, не откроет и вам”.

И вот я подхожу к двери этого дома, покрытого каменной штукатуркой, надавливаю на кнопку звонка, и узнаю, что он не работает. Во всех окнах на передней стороне дома раздвинуты занавески. Я стучу в переднюю дверь, и, прождав минуту или две, заглядываю в окно. В комнате, где вы бы ожидали увидеть телевизор и стандартный набор мебели, Барретт соорудил необставленную мастерскую с белыми стенами. Прямо к окну придвинут истрепанный до дыр розовый диван. На деревянных полках аккуратно расставлены ящики с инструментами, свернутые шнуры, белая кружка с поставленными в нее ручками.

Тут в коридоре раздается какой-то звук. Он, наверное, зашел в дом из сада на заднем дворе. Возможно, там тоже надо было бы подстричь траву, как и на газоне у парадного входа – хотя, судя по собранной возле дорожки груде сорняков, он сегодня пропалывал клумбы.

Я снова стучу, и слышу звук трех тяжелых шагов. Дверь открывается, и я вижу его стоящим в проходе. Из одежды на нем только светло-голубые трусы; он все время чуть-чуть раскачивается взад-вперед, приподнимаясь на пальцах ног – я читал об этой его привычке в книгах.

Он перегородил входной проем, положив одну руку на дверной косяк, а другую на задвижку на тыльной стороне двери. Его сходство с Алейстером Кроули в период Цефалу просто невероятно; его взгляд вполне доброжелателен…

К середине семидесятых прекратило свою деятельность Международное Общество Сида Барретта (International Syd Barrett Appreciation Society), из-за “отсутствия Сида”. Но он не был совсем уж незаметным. В 1977-м, его бывшая невеста Гейла Пиньон делала покупки в супермаркете на Фулхем Роад и встретила там Барретта. “Ты куда сейчас?” – спросил он, - “Я хотел бы с тобой сходить чего-нибудь выпить”. Они зашли в какой-то паб, выпили пива, и он пригласил ее к себе на квартиру. “Как только мы пришли туда, Сид снял брюки и достал свою чековую книжку”, - говорит Пиньон. “Сколько ты хочешь?” – спросил он, – “Давай, раздевайся”.

Гейла извинилась и ушла. Больше она его никогда не встречала.

После того, как Барретт обанкротился и уехал жить в новый дом своей матери Уинифред в Кембридже в 1981-м, о нем почти ничего не было известно достоверно, но некоторые подробности его жизни все же попали в прессу. После операции, которую Барретт перенес из-за язвы желудка, он потерял большую часть своего избыточного веса. Уинифред думала, что ему следует чем-то себя занять, и поэтому мать Роджера Уотерса Мэри нашла ему работу садовника у каких-то своих богатых друзей. Сначала дела шли хорошо, но во время сильной грозы он бросил все инструменты и ушел.

К этому времени он называл себя просто “Роджер”. В 1982-м, когда его финансовое положение поправилось, он снова вернулся в Лондон, но, пробыв там несколько недель, понял, что ему больше не нравится этот город. Он услышал голос свободы, и повиновался ему, пройдя пешком из Лондона до дома Уинифред в Кембридже, забыв при этом свою грязную одежду в прачечной отеля в Челси.

Это возвращение в Кембридж было верно истолковано его семьей как “крик о помощи”, и его уговорили провести некоторое время в психиатрическом госпитале Фулборн (Часто писали, что у Барретта шизофрения. На самом же деле, ему никогда не ставился какой-либо диагноз, и не прописывался определенный вид лечения, на тех основаниях, что у него скорее “странная”, нежели больная голова). Еще некоторое время он провел на амбулаторном лечении в Фулборне, причем никаких проблем с ним не наблюдалось.

Барретта никогда насильно не удерживали в клинике для душевнобольных. Ему никогда не приходилось принимать лекарства, которые влияют на психическое состояние человека, за исключением одного или двух случаев неконтролируемых приступов гнева, когда его положили в Фулборн, и ему был прописан ларгактил. Однако он проходил и другие виды лечения. В начале восьмидесятых он провел два года в Гринвудсе, учреждении в графстве Эссекс, существующем на благотворительные пожертвования. В этом доме для потерянных душ он даже участвовал в групповой терапии, и казался вполне довольным и удовлетворенным. Но после того как Барретту показалось, что к нему проявили неуважение, он ушел оттуда, снова пройдя весь путь до Кембриджа пешком. Все более обеспокоенная Уинифред пригласила свою дочь Розмари с ее мужем Полом Брином пожить вместе с ними, потому что, как говорит Мэри Уотерс, “она очень боялась его вспышек ярости”.

Некоторые думают, что у Барретта синдром Аспергера. Действительно, похоже, что он не беспокоится ни о чем, что прямым образом его не касается. Он некоторое время держал дома кошек и кроликов, но забывал их кормить, поэтому пришлось найти для животных более заботливых хозяев. К этому времени единственными людьми с которыми у Барретта были близкие отношения оставались Розмари и Уинифред. В остальном он, казалось, потерял привычку – и стал избегать – общения с людьми, ограничившись беседами с продавцами и своим сочувствующим терапевтом, чья приемная стала для него вторым домом. Он часто ложился в госпиталь из-за своей язвы.

Пол Брин рассказал, что его шурин “снова рисует”, и вместе со своей матерью ходит по магазинам. “Это совсем-совсем обычный образ жизни”, сказал Брин, он не похож на отшельничество: “Я думаю, что слово “отшельник”, наверное, слишком эмоциональное. Было бы правильней сказать, что ему просто теперь больше нравиться быть в компании с самим собой, чем с другими людьми”.

С годами появлялись новые новости о Барретте. Он собрал коллекцию монет, научился готовить фаршированный перец. После смерти Уинифред в 1991-м году он сжег все свои старые дневники и книги по искусству, а также разобрал ограду в своем саду, и срубил росшее там дерево (скорее из чувства обновления, нежели горя). Его участие помогло Розмари перенести эту потерю, но он не присутствовал на похоронах, потому что “не знал бы, что там надо делать”. Он все еще постоянно записывал на бумагу все свои мысли. Барретт продолжал рисовать – обычно большие картины – 1,8Х2 метра – но уничтожал все работы, которые он считал несовершенными, остальные же сваливал в груду у стены. Как и в случае с “See Emily Play”, он терял всякий интерес к вещам как только он завершал их. А однажды он не смог закончить свои картины, потому что какой-то одержимый фанат прокрался в его сад и украл все кисти.

Несколько свежих новостей на последок. В1998-м году врачи обнаружили у Барретта диабет. Ему было назначено лечение и прописана диета, которой он время от времени придерживается. Из-за болезни его зрение неизбежно ухудшится, если он не будет регулярно принимать лекарства. Однако он далеко не “слепой”, как сообщается на некоторых чересчур впечатлительных веб-сайтах.

На рождество 2001-го Барретт подарил своей сестре картину. На его день рожденья в январе 2002-го, он в свою очередь получил от нее в подарок новую стереосистему – Роджер любит слушать записи Rolling Stones, Booker-T и классическую музыку. В этом же году телекомпания BBC сняла документальный фильм о Барретте, приурочив его показ к выходу сборника “Echoes: The Best of Pink Floyd”. Роджер смотрел этот фильм дома у Розмари. Сообщалось, что ему понравилось снова услышать “See Emily Play”, а также посмотреть интервью с Майком Леонардом, человеком, у которого Барретт в середине шестидесятых снимал квартиру (увидев Майка на экране, Роджер сказал, что это его “учитель”). В остальном, по его мнению, фильм был слишком шумным.

- Мистер Барретт?

- Да.

Его голос звучит ниже, чем на любой из его записей, в его речи более заметно влияние акцента кокни, чем в тех интервью, которые он давал в 67-м. Коридор позади него чист, но в нем нет никакой мебели; пол покрыт линолеумом. Я упоминаю кого-то, кто был ему дорог, кого он знал в детстве. Она приезжает в Кембридж через пару недель, и хотела бы знать, не желает ли Барретт встретиться.

- Нет.

Он стоит и смотрит, гораздо менее растерян, чем я, потрясенный его видом.

- Так все в порядке?

- Да.

- Вы все еще рисуете?

- Нет, я ничего не делаю, - говорит он, - я пока просто присматриваю за домом.

- Пока? Вы собираетесь уезжать отсюда?

- Ну, я не собираюсь здесь оставаться навечно.

Долю секунды он молчит, потом вдруг произносит неожиданное “До свидания”, и захлопывает дверь.

Я стою, как и другие до меня, пытаясь понять, что же он имел в виду. “Я не собираюсь здесь оставаться навечно”. Хотел ли он сказать, что когда-нибудь переедет в другой дом, или же намекал на то, что все мы смертны. А то, что он открыл дверь в трусах – это непреднамеренная демонстрация самоуверенности, эксцентричности или чего-то другого? Я возвращаюсь к своей машине, пишу записку, как я надеюсь, вежливую: “Уважаемый мистер Барретт, извините за то, что помешал вам загорать. У меня не было времени упомянуть, что я пишу о вас книгу…” Я объясняю суть дела, оставляю свой номер телефона, и снова иду к дому.

Подходя к воротам, я вижу, как он пропалывает сорняки в саду, стоя на коленях.

- Эй, - говорю я, - я написал вам записку.

- Ага, - бормочет он, не отрываясь от своего занятия.

- Могу я ее оставить?

Он выпрямляется и смотрит мне в глаза, но ничего не говорит. Он теперь одет в шорты цвета хаки, и у него на руках рабочие перчатки.

- Мне ее в почтовом ящике оставить?

- Это никакого отношения ко мне не имеет, - говорит он.

Я кладу записку в почтовый ящик.

- Удачного дня, - говорю я, уходя, - до свидания.

Он ничего не говорит, и я так никогда и не получаю от него ответа.

*        *        *        *        *

“Это никакого отношения ко мне не имеет”. Имел ли он в виду “делай как хочешь” или “человек, у которого вы хотите взять интервью никакого отношения ко мне, Роджеру Барретту, не имеет ”? Или и то и то?..

перевод с английского Александра Копылова

при перепечатке необходима ссылка на The Madcap Pages