MadcapLaughs.Narod.Ru

 

Отрывки из книги Николаса Шэффнера “Блюдце, полное секретов - Одиссея Pink Floyd”, посвященные Сиду Барретту.

 

Скачать полную версию книги – zip файл.

 

 

ПРОЛОГ. КАК БЫ Я ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ ЗДЕСЬ... 5

Глава 1. Установите ручки настройки ядра солнца. 8

Глава 2. Эмбрион. 12

Глава 3. Обучение искусству летать. 17

Глава 4. Да будет больше света! 21

Глава 5. Угощайтесь сигареткой! 25

Глава 6. Игры в честь мая. 27

Глава 7. Межзвездная перегрузка. 32

Глава 8. Параноидальные глаза. 36

Глава 9. Тонкий лед. 40

Глава 10. Сияй, безумный бриллиант.. 43

ЭПИЛОГ. КАК БЫ Я ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ ЗДЕСЬ.. 115

 

 

ПРОЛОГ. КАК БЫ Я ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ ЗДЕСЬ...

Последние недели самого волшебного для рок-н-ролла года застали наиболее обещающую из всех новых британских групп стоящей перед серьезнейшей дилеммой.

В конце 1967 года именно ПИНК ФЛОЙД, а не какой-нибудь другой свежий феномен культурной жизни, воплощали по максиму­му революцию, выплескивающуюся буквально отовсюду: молодежь вела себя по-новому, по-революционному, и мода была бунтарской, и музыка... Это движение уже имело и свой собственный облик, и свою форму, и свой саунд, и свое содержание в виде песен THE BEATLES, THE ROLLING STONES и других признанных поп-идолов. Выражаясь словами басиста Роджера Уотерса, «будучи при­дворным оркестром этого движения», группа ПИНК ФЛОЙД уже получила известность, благодаря своим футуристическим концерт­ным хепенингам с использованием различных средств, усиливаю­щих зрелищный эффект всего происходящего. Именно они первыми устраивали психоделические световые шоу с расползающимися и трансформирующимися на экране каплями жидкости, именно они первыми применили квадрофоническую аппаратуру, что позволило музыкантам буквально «бомбить» слушателей со всех сторон своими фирменными, свободно льющимися отовсюду, электронными звуками.

В дни и ночи Лета Любви их второй сингл «See Emily Play» красовался в британских таблицах популярности в компании других гимнов эпохи «власти цветов», типа «A Whiter Shade Of Pale» группы PROCOL HARUM и битловской «All You Need Is Love». Первый флойдовский альбом - «The Piper At The Gates Of Dawn», - записан­ный в том же здании на Abbey Road и в то же время, что и «Stg. Pepper's Lonely Hearts Club Band», поразил слушателей новизной поэтической фантазии, изобретательностью в мелодиях, поистине космическими импровизациями и сюрреалистическими звуковыми эффектами.

Кое-кто даже поговаривал, что «Piper» поднял знамя там, где его уронил «Pepper»: он был последней данью очарованию тех дней всеобщего высокого полета.

Но, с точки зрения Уотерса и двух его бывших соучеников по архитектурному колледжу, ударника Ника Мейсона и клавишника Ричарда Райта, каждый раз ощущение скорой победы или удачно складывающейся перспективы сводилось на нет одной-единственной проблемой. И этой проблемой был Сид Барретт. Создатель песен для группы и своеобразный катализатор их творческих возможнос­тей, а также единственный человек среди них, обладающий ничем не омраченной, чистой харизмой поп-звезды, он был голосом ПИНК ФЛОЙД, олицетворяя ее. Именно Сид придумал для них фантастическое, полное мистики, название...

На сцене, когда музыкантов не затеняли различные проецируе­мые на задник изображения или не отодвигала на второй план игра разноцветных световых вспышек, Барретт выделялся из всего состава своей энергетикой, угрожающе размахивая скрытыми балахоном руками в коротких паузах между звучанием «фидбэка», а светомастера тем временем делали так, что на огромном экране его тень вырастала и ширилась с каждым мгновением. На записи - слова и музыка группы вдыхали жизнь в волшебный мир, населенный кос­мическими странниками из будущего, холодящими душу транс­веститами, гномами и единорогами из английских сказок. И этот мир принадлежал одному Барретту. Десятилетия или, образно говоря «целую жизнь», спустя Рик Райт восхищался: «У него было такое ВООБРАЖЕНИЕ! Он был просто великолепен. И такой симпа­тичный парень!».

Невозможно было представить себе ПИНК ФЛОЙД без Сида. Однако из-за того пути, по которому следовал Барретт, будущее группы, имеющей такого человека в своем составе, становилось все более туманным. Временами Барретт так замыкался в себе и отдалялся ото всех, что казался почти невидимым; а временами был дьявольски невыносим...

В кругах лондонского андеграунда и поп-музыкального сообщест­ва слухи и рассказы о неадекватном поведении Барретта множились с потрясающей быстротой. После того как «See Emily Play» попала в чарты, группу пригласили три раза подряд появиться в телевизион­ной версии хит-парада «Тор Of The Pops».

Для своего первого появления в студии Барретт и музыканты группы нарядились в бархат и атлас из эксклюзивных коллекций поп-бутиков, расположенных на Kings Road. Во второй раз Сид облачился в такой же красивый прикид в стиле Лета Любви - но его костюм уже выглядел так, словно музыкант не снимал его сут­ками и даже спал в нем всю неделю. Третий раз он явился в телевизи­онную студию в новом супермодном костюме, но привез с собой дурнопахнущие старые лохмотья, в которые и переоделся непосред­ственно перед выходом ФЛОЙД на съемки. Позже Сид утверждал, что т.к. БИТЛЗ больше не собирались размениваться на такие пустяки, как представление своих хитов в «Top Of The Pops», пере­даче для семейного просмотра, то он не понимает, зачем же таки­ми пустяками заниматься ПИНК ФЛОЙД.

Друзья и знакомые на все лады приписывали странные мета­морфозы, происходящие с Барреттом, некому долго дремавше­му психическому расстройству: они объясняли все происходящее непомерным давлением груза земной популярности на весьма чув­ствительного 21-летнего мечтательного художника; упоминали и постоянный прием ЛСД и других психостимуляторов. Как бы там ни было, каждый из них признавал, что ситуация выходила из-под контроля, ухудшаясь с каждым днем.

Осенью 67-го года первое американское турне группы закончи­лось всего лишь спустя восемь дней после своего начала - в тече­ние этой недели с небольшим певец хранил гробовое молчание даже тогда, когда планировалось, что ФЛОЙД сымитируют исполне­ние «Emily» в программе Дика Кларка «American Bandstand». Во время программы «The Pat Boone Show» он, не произнося ни сло­ва, вперив неподвижный взгляд в пустоту, внимал льстивым сло­вам хозяина передачи. Когда ФЛОЙД начали в ноябре свои гаст­роли по Британии в качестве разогревающей группы перед Джими Хендриксом, Барретт даже не дотрагивался до своего полиро­ванного «Телекастера» - инструмент сиротливо болтался у него на животе в течение всего выступления группы.

То, что считается классическим эпизодом в истории Барретта, произошло довольно скоро после этого. Сид замешкался перед зерка­лом в гримерке, приводя в порядок свою афроподобную прическу, чтобы выйти в надлежащем виде следом за американским героем ги­тары («обязательный перманент а-ля Хендрикс» - так назовет эту при­ческу Роджер Уотерс двенадцать лет спустя в «Стене»). Его уставшие от ожидания коллеги в конце концов вышли на сцену без Барретта. Такое поведение музыкантов, судя по всему, побудило его принять ре­шительные ответные меры: в сердцах он распатронил целую упаковку своих любимых таблеток, относящихся к разряду сильных барбитура­тов и продаваемых в США под названием «Quaalude». Сид осыпал голову таблетками и выдавил на волосы целый тюбик геля.

Сотворив такое, душа ПИНК ФЛОЙД присоединился к остальным музыкантам на сцене. Жар от включенных про­жекторов и кучи осветительных приборов очень скоро превра­тил всю созданную им красоту в малоэстетическую мешанину-и рассеянная пинкфлойдовская звезда стал похож (по мнению потерявшего тогда от изумления дар речи светоинженера) на «оплывшую свечу». Нельзя сказать, чтобы другим флойдовцам прихо­дилось скучать - особенно когда единственной нотой, которую Сид извлекал на протяжении всего вечера из своей гитары, была бесконечно повторяющееся «до» первой октавы.

Остальные музыканты решили, что они должны как-то заполнить пустоту на сцене, возникающую так часто из-за Барретта, присут­ствием другого певца-гитариста. Самой подходящей кандидатурой им казался блондин Дэвид Гилмор, иногда подрабатывавший на подиуме манекенщиком. Он, в отличие от Сида, был уравновешен­ным и общительным. К тому же Дэвид знал Барретта раньше и работал с ним. Он вырос вместе с Сидом в Кембридже и научил его нескольким стоуновским аккордам, еще до того как они вместе придумали такую манеру игры на гитаре, которая могла бы каждому из них по отдельности принести известность. В том случае если бы Барретт не мог находиться на сцене во время всего выступления, Гилмор мог бы совершенно точно и безупречно сыграть все сидовские партии, и почти никто ничего бы не понял.

Некоторое время остальные флойдовцы и их менеджеры пытались найти возможное решение своей проблемы по аналогии с преце­дентом, созданным группой THE BEACH BOYS, - их такой же непостоянный сочинитель песен и местный гений Брайан Уилсон оставался дома и сочинял новый материал в своей песочнице, пока вся группа моталась по турне. Но новые песни Барретта были абсо­лютно некоммерческими. Его душераздирающие автопортреты «Vegetable Man» и «Scream Thy Last Cream» едва ли были рассчитаны на то, чтобы принести ФЛОЙД ошеломляющий успех. А в «Have You Got It Yet?» Сид на каждой репетиции со своими коллегами изобретал новую мелодию и новую последовательность аккордов. Назвав это произведение «настоящим творением безумного гения», Роджер Уотерс позже вспоминал: «Я стоял там битый час, пока он пел... пытаясь объяснить, что он постоянно все менял и так, что я ничего не мог понять. Он мог бы пропеть «Ну что, уловил?», а я бы мог ответить «Нет, нет, не уловил»...».

Роджеру катастрофически надоело возиться с Сидом - его терпение кончилось. Понимая важность реализации мечтаний ПИНК ФЛОЙД о мировой славе и провозглашая принцип «быстрого продвижения по подземным тоннелям», он постоянно реагировал на барреттовские выходки намеренно агрессивно, о чем сам бас-гитарист искренне сожалел годы спустя.

Как-то вечером в феврале 1968 года Уотерс за рулем принадлежа­щего группе старого «ролльса» колесил по различным районам Лондона, забирая музыкантов перед началом очередных гастролей в южных провинциях. В таких случаях он заезжал за Барреттом в последнюю очередь, т.к. тот жил на окраине. «Ну что, захватим Сида?» - спросил один из музыкантов группы. «О нет, давайте не будем!» - простонал другой. И в этот самый момент каждый из них вдруг осознал, что они предпочитают обходиться без него. Они будут стараться изо всех сил!

За эти месяцы Барретт частенько был не в той форме, чтобы выступать; но именно в тот вечер в Саутгемптоне впервые Уотерс, Мейсон, Райт и Гилмор приняли решение появиться на сцене без него. Более того, никто не должен был оглядываться назад; когда они вернулись в студию EMI на Abbey Road для записи своего второго альбома, бывало так, что ошеломленный и растерянный Сид со своей гитарой сидел в приемной, а остальные записывали трэки для «A Saucerful Of Secrets».

Вскоре после этого - 6 апреля 1968 года - было официально заявлено, что Сид Барретт больше не является членом ПИНК ФЛОЙД. Эта новость мгновенно облетела все поп-музыкальные лондонские издания, и журналисты и даже собственные менеджеры группы подумывали, что это означало конец ФЛОЙД. Сид все-таки БЫЛ Пинком.

Сам Барретт никогда даже и мысли допустить не мог, что ПИНК ФЛОЙД может быть не ЕГО группой. Он по-прежнему появлялся без предупреждения на выступлениях ФЛОЙД в альтернативном лондонском клубе Middle Earth, вставал в первый ряд и не сводил немигающего взгляда с Дэвида Гилмора на протяжении всех этих довольно сумбурных концертов. «Это было чистой воды параноидаль­ной затеей, - говорил Гилмор, - прошло немало времени, пока я действительно ощутил себя частью группы».

 

 

 

Глава 1. Установите ручки настройки ядра солнца

 

 «Забравшись под землю, ты точно знаешь, где находишься. Ничего с тобой не случится, никто тебя здесь не достанет. Ты полностью хозяин сам себе, не надо никого ни о чем спрашивать, не надо ломать голову над тем, кто что подумает. Там, наверху, все идет своим чередом - и пусть, тебе-то что до этого. А если захочешь - вылезай на поверхность, и к твоим услугам все на свете...»

Крот в книге «Ветер в ивах» Кеннета Грэма

 

В 1966 году Лондон переливался всеми цветами радуги, прев­ратившись в настежь распахнутый всем ветрам город. После двух серых десятилетий послевоенной «аскетичности» экономика была на подъеме, у власти находилось вроде бы демократическое пра­вительство, а такие понятия, как «идеализм» и «оптимизм», прочно вошли в повседневную жизнь.

С появлением нового поколения выходцев из рабочего класса -фотографов, дизайнеров, сценаристов и поп-звезд , - исповедовав­ших совершенно иной образ жизни, в целом, изменилась и атмосфера старого островного королевства. Оказалось, что классовая иерархия постепенно утрачивала свое значение в системе ценностей британцев. Одежда и пластинки стоили недорого, и возможность покупать их без всяких проблем позволила небогатой молодежи превратить и моду, и музыку в средство своего необузданного са­мовыражения. Идею такого «отвяза» благосклонно приняла даже консервативная английская аристократия. И среди совершенно разных, не похожих друг на друга групп музыкантов, поэтов, режис­серов, художников и политических активистов когда-то дремлющего города закипела, забурлила жизнь, полная событий: шестидесятые (такие, как мы их сейчас вспоминаем) шагнули на сцену.

К весне 1966 года жизненная активность в Лондоне достигла такого пика, что в редакционной статье журнала «Time» столицу Великобритании окрестили «свингующим Лондоном» - городом текущего десятилетия. Именно так называли Париж двадцатых и Рим пятидесятых годов. «В наши дни Лондон полон жизни как никогда, - констатировал журнал. - Изящество древности и сегод­няшнее изобилие смешались в сверкающем пятне поп-арта и поп-музыки».

Едва ли проанглийски настроенные редакторы «Time» были первооткрывателями Нового Лондона. В середине 60-х, когда еще межконтинентальные перелеты в салонах реактивных лайнеров не стали обычным делом, такие писатели-битники, как Аллен Гинзберг (Allen Ginsberg) и Уильям Берроуз (William S. Burroughs), фак­тически сделали Лондон своим вторым домом. Молодые таланты-изгнанники, начиная с постоянно попадающегося на глаза предста­вителя фирмы Elektra Records Джо Бойда (Joe Boyd) и заканчивая чародеем электрогитары Джими Хендриксом (Jimi Hendrix), подпи­тывали своей заокеанской энергией город, культурная жизнь ко­торого разгоралась в полную силу.

Среди живых свидетелей происходившего - уроженец Филип­пин, артист-экспериментатор и танцовщик ( а также по совмести­тельству господин театральный оформитель) Дэвид Медалья (David Medalla). «Американские писатели и артисты оказывали огромное влияние, - вспоминает он. - Американские художники послевоен­ного поколения, абстракционисты-экспрессионисты и особенно поп-дизайнеры сначала выставлялись в Лондоне, а уж потом им открывал объятия Нью-Йорк. Джин Винсент (Gene Vincent) и Эдди Кокрэн (Eddie Cocran), первые ласточки рок-н-ролла и первые рок-н-ролльные звезды, приехавшие сюда, имели колоссальный успех. Англичане, образно говоря, оказались чертовски благодатной почвой для занесенных в нее семян, и, благодаря своему потрясаю­щему трудолюбию и мастерству, им удалось даже усовершенствовать этот стиль. Представляете, в Америке в вашем распоряжении «сырой» рок-н-ролл, сырец, исходный продукт, но если вы перемещаетесь в Англию, то там встречаете музыкантов вроде THE BEATLES, которые экспериментируют и создают некий синтетический стиль. Вообще, поколение эпохи БИТЛЗ относилось ко всем нововведе­ниям, вроде новых причесок и новой одежды, с долей трогательной наивности».

1966 год - время, когда находившиеся в зените славы THE BEATLES обогатили поп-музыку альбомом «Revolver: всего за два года с хвостиком Джон Ленной и Пол Маккартни (с небольшой помощью своих друзей - ситар, струнных квартетов и всяких сту­дийных хитростей) превратили банальные yeah-yeah-yeah и «I Wanna Hold Your Hand» в «Eleanor Rigby» и «...отключи свои мозги, расслабься и плыви вниз по течению» («turn off your mind, relax, and float downstream»). THE ROLLING STONES, выбравшие себе имидж этаких денди времен правления королевы-регентши, запол­нили радиоэфир композициями в жанре жесткой психологической драмы: «The 19th Nervous Breakdown» и «Paint It Black». Разбивающий гитары лидер THE WHO Питер Тауншенд (Peter Townshend) сделал свою группу настоящим явлением благодаря созданию шокирующей смеси из одежды в стиле модов, мощнейших гитарных аккордов, эффекта «фидбэк» и пропитанного духом анархии сценического шоу, включавшего применение различных видео-«бомб» и дымовых шашек. Вся эта гремучая смесь считалась образцом поп-арта. Исполнитель фолк-рока из Шотландии по имени Донован (Leitch), бледная копия американского Боба Дилана и не более того, на пути покорения вершин чартов с «Sunshine Superman» и «Mellow Yellow» узрел не только свет, излучаемый Востоком, но одновремен­но с этим озарением превратился в музыканта «электрического» и «средневекового» по стилистике. А Рэй Дэвис (Ray Davis) из THE KINKS стал, вне всякого сомнения, первым звездным рок-исполни­телем, с явно выраженным британским акцентом повествовавшим о типично британских печалях и бедах в таких своих трех высокоху­дожественных хитах 1966 года, как «Dedicated Follower Of Fashion», «Sunny Afternoon» и «Dead-End Street».

И Дэвиса, и Тауншенда, и Леннона, и Кита Ричардса роднит одно - все они посещали художественные училища: традиционно английские храмы искусств для подающих надежды неприкаянных молодых людей, не способных учиться в более строгих академи­ческих учебных заведениях. С превращением Великобритании в государство «всеобщего благоденствия» для большинства студен­тов такие колледжи стали отличной возможностью за государствен­ный счет вращаться в среде, способствующей развитию интеллекта, оттягивая неминуемую очную ставку с грубой реальностью.

Неудивительно, что именно художественные училища долгое время являлись своеобразным рассадником-садком, откуда на свет божий появлялись идеологи и организаторы манифестаций под лозунгом «Атомной бомбе - нет!». Там вовсю экспериментировали с наркотиками, расцветала литература битников и - отнюдь не в последнюю очередь - джаз, блюз и рок-н-ролл. Первоначально музыка поп-групп, созданных студентами подобных учебных заведе­ний, грешила отсутствием профессионализма. Зато им с лихвой хватало артистических способностей, чувства стиля и иронического отношения к самим себе, полностью отсутствующих в американской музыке.

По словам друга ФЛОЙД художника-графика Пирса Марчбэнка (Pearce Marchbank), «развитие всей культуры Британии 60-х» можно отследить по художественным училищам - «лабораториям, постав­лявшим рок-музыкантов, дизайнеров и художников... Студентов отличала необычайная широта кругозора, мы интересовались всем происходившим вокруг. Неважно, что нас как дизайнеров учили работать над керамическими горшками, книгами и театральными декорациями. За одним столиком в закусочной встречались и общались между собой художники, печатники, операторы, графики  - едва ли где-нибудь еще можно было бы увидеть подобное». В начале 1970 года влияние художественных колледжей на британскую рок-музыку проиллюстрировал своим альбомом «The Art School Dance Goes On Forever» («Танцулькам в художественном училище не видно конца») Пит Браун (Pete Brown). Обложка этого альбома была украшена эскизами и зарисовками известных прияте­лей-музыкантов, учившихся в подобных учебных заведениях. Пере­чень имен, указанный на обложке, включал Леннона (который, кстати сказать, был одним из тех немногих персонажей, кто не подтвердил свое согласие на участие в данном проекте), музы­кантов YARDBIRDS, STONES, THE WHO, Эрика Клэптона, Джинджера Бейкера и Джека Брюса (между прочим, именно Браун «рулил» тексты для недолговечного трио CREAM). Был на «The Art School Dance...» и один-единственный рисунок Сида Барретта.

От всех остальных Барретт отличался тем, что он являлся предста­вителем третьего поколения поп-музыкантов: достаточно молодой, чтобы быть вовлеченным в водоворот рока музыкой и THE BEATLES, и THE STONES, и творениями звезд первого поколения - Бадди Холли и Элвиса Пресли. К тому моменту, когда талантливый 19-летний художник объединил свои творческие усилия с Роджером Уотерсом, Риком Райтом и Ником Мейсоном, THE BYRDS уже увенчали себя лаврами успеха благодаря удачно сделанному ими хиту - электрической обработке песни Боба Дилана «Mr. Tambourine Man», THE BEATLES переживали творческие муки в работе над «Rubber Soul», а утонченность и сознание собственной значимости уже пустили корни в среде поп-музыки.

В Америке длинноволосые юнцы толпами «соскакивали с рель­сов» «гибкого, но правильного общества». Ненавидевшие войну во Вьетнаме и подсевшие на наркотики (от сравнительно безобидной марихуаны до великого открытия доктора Альберта Хоффмана, сделанного в 1938 году, - LSD, диэтиламида лизергиновой кислоты), которые расценивались, скорее, как способы расширения сознания (нежели как способы красиво уйти из жизни), так называемые хиппи и «дети-цветы» объединялись в оазисах вроде расположенного в Сан-Франциско района Хейт-Эшбери (Haight Ashbury). Глашатаями таких альтернативных коммун стали подчеркнуто антикоммерческие бунтарские команды типа THE GRATEFUL DEAD, JEFFERSON AIRPLANE и MOBY GRAPE, в свою очередь вскормленные музы­кой THE BEATLES и THE STONES. Концерты этих групп неиз­менно сопровождались психоделическими световыми шоу.

Еще не наступило время фиксировать достижения эйсид-рока на виниле, и знакомство лондонцев с контркультурой Нью-Йорка и Сан-Франциско сводилось к искажающим факты сообщениям прессы и редким пластинкам, привезенным теми, кто лично побы­вал за океаном. Как бы там ни было, молодежная революция в Штатах вызвала горячий отклик в среде передовой лондонской молодежи - музыкантов, писателей, художников, которые, не долго думая, выдали свой, британский, вариант ответа Америке.

Район Ноттинг-Хилл стал для Лондона в той или иной мере подобием сан-францисского Хейта или нью-йоркского Ист-Виллиджа (East Village). Его население являло собой довольно пеструю смесь людей всех цветов кожи - такая «вавилонизация» городского района для Англии тех времен была еще в диковинку. Случались там даже расовые волнения. Жилье в Ноттинг-Хилле было дешевым, и это место скоро превратилось в настоящую Мекку для чернокожих музы­кантов, поставщиков и продавцов наркотиков. Получалось, что отдельные группки аутсайдеров и изгнанных из учебных заведений личностей были прилично воспитаны, обучены и не страдали исто­щением от недоедания, что, собственно, роднило их с «маяками» нарождающегося альтернативного сообщества. По словам одного из таких «светочей», выпускника Кембриджа и внука члена парла­мента от лейбористской партии Питера Дженнера, «по общепри­нятым меркам, все мы были весьма преуспевающими людьми, но сами мы считали это своим недостатком. В жизненной лотерее мы вытянули счастливый билет и были чертовски этим недовольны».

Пока суд да дело, Дженнер занимался весьма уважаемой работой - преподавал экономику и социологию в Лондонской школе экономики. Один из его первых коллег-приятелей по выкуриванию косяков харизматический участник кампаний борьбы за мир Джон Хопкинс ( или просто «Хоппи») также получил ученую степень в Кембридже. Однако работе физика-ядерщика он предпочел профес­сию вольного фотографа, на стороне издавая несколько тонких журнальчиков.

Похожий на бабочку, порхающую с цветка на цветок, «Хоппи» интересовался джазом, и вскоре его увлечение вылилось в поденную работу для лондонского еженедельника «Melody Maker». Но во время подлинного взрыва в британской поп-музыке, пришедшегося на начало 60-х, ориентация издания изменилась, а джазовые музыкан­ты уступили свое место перед фотообъективом Хопкинса группам THE BEATLES и ROLLING STONES. Общение с членами новой рок-династии было, по его словам, «довольно забавным. Меня лично всегда больше интересовал джаз, но я начал заниматься и такой музыкой».

Партнером Хопкинса по быстро прогорающим изданиям типа «Волосатые Времена» («Longhair Times») был довольно мягкотелый Барри Майлз (Barry Miles). Приобретя известность как самый яркий британский последователь и помощник Аллена Гинзберга (он завершил работу над авторизованной биографией поэта в 1989 году), Майлз взвалил на себя бремя организации еженедельных поэтичес­ких чтений в Ройял Апьберт-холле в июне 1965 года. Это мероприятие почтили своим присутствием такие американские поэты-битники, как Грегори Корсо (Gregory Corso) и Лоуренс Ферлингетти (Lawren­ce Ferlinghetti), с английской стороны присутствовали их местные двойники - Эндриан Митчелл и Пит Браун. На тусовку явилась толпа из 6000 свежеиспеченных хипстеров, а кульминацией вечера стало чтение Гинзбергом своего пророческого произведения «Сегодня вечером давайте все займемся в Лондоне любовью» («Tonight Let's All Make Love In London»). С тех пор такие чтения частенько называют отправной точкой движения андеграунда в Великобритании.

В начале 1966 года Майлз стал одним из основателей влиятельного прогрессивного книжного магазина «Индика» («Indica Bookshop») и художественной галереи, которую финансировал Питер Эшер, приходившийся родным братом Джейн, тогдашней подружки Поля Маккартни. Магазин этот стал тем местом, а Майлз тем человеком, которые окончательно закрепили воплощение THE BEATLES в образе духовных искателей и культурных гуру. В наши дни об «Индике» чаще всего вспоминают как о месте первой встречи Джона Леннона и Йоко Оно. Кстати сказать, название магазина пошло от латинского сочетания cannabis indica, означающего сорт конопли, без которой, сами понимаете ... Что касается Джейн Эшер (Jane Asher), то она вышла замуж за Джеральда Скарфа (Gerald Scarfe), который появится в нашем повествовании чуть позже как художник, оформивший «The Wall».

Тем временем Дженнер и Хопкинс в связке с «просто странной компанией людей» - литераторов Джона Митчелла (John Mitchell) и Феликса де Мендельсона (Felix de Mendelson), поэта Нила Орэма (Neil Oram), Джо Бойда из Электра Рекордз и активиста негритян­ского движения по имени Майкл Икс (Michael X) - основали Лон­донскую Свободную школу (London Free School) на Powis place в Ноттинг-Хилл. «У нас были дипломы, и мы чувствовали себя личнос­тями, - объясняет Дженнер, - но мы прекрасно понимали, что в школах и университетах нам открывали лишь сотую, субъективно выбранную, часть правды. Мы сочетали распространение знаний с общественно-полезной работой, сокращающей разрыв между интеллектуальной элитой и простыми необразованными людьми, жившими в северном Кенсингтоне. Однако так продолжалось недолго. Мы тратили уйму времени на болтовню о том, что нам хотелось бы сделать. Настоящая работа началась практически в конце весны 1966 года - мы провели несколько лекций в ужасных меблированных комнатах, где жил Майкл X. Потом пришлось прерваться на лето, так как многие уезжали на каникулы». Хотя этот антиуниверситет так и остался, скорее, будоражащей воображение идеей, а не стал чем-то более реальным, Дженнер вспоминает о нем как «возможно, первом действенном проявлении андеграунда в Англии».

Одним из побочных деяний питавших маниакальную привязан­ность к джазу основателей Свободной школы стало создание компании звукозаписи DNA, на которую можно было смело вешать вывеску «Контора Гиблое Дело». Дженнер, Хопкинс и де Мендель­сон собирались воспользоваться связями Джо Бойда на фирме Электра для распространения пластинок чересчур «прогрессивных» музыкантов и установить полезные контакты с крупными фирмами.

Единственным продуктом фирмы стал альбом «AMMusic» новаторской группы АММ, исполнявшей free-form jazz. Группа, в основ­ном, запомнилась своими белыми халатами, светоэффектами, заим­ствованными из экспериментального театра, и самостоятельно разработанными и сделанными инструментами. Среди новшеств была педаль, подведенная к радиоприемнику таким образом, что музыканты группы на концерте могли импровизировать на тему любого поп-хита, звучавшего в тот момент в эфире. На пластинке было записано всего две композиции - по одной на каждой стороне, - названные так, чтобы в голове у слушателя возникали какие-нибудь необычные сюрреалистические ассоциации и воспоминания: «Чуть позже, во время пылающего заката на Ривьере» («Later During A Flaming Riviera Sunset») и «После быстрого кружения по площади» («After Rapidly Circling The Plaza»). Совершенно не преуспев в коммерческом отношении, АММ, тем не менее, оказала влияние на одну из групп, которая позже все-таки озолотилась благодаря своему творчеству.

 

Альтернативный Лондон собирался с силами в клубе The Marquee в районе Сохо, где по воскресеньям регулярно устраивались хепе­нинги. Всего несколько лет назад это заведение стало местом, откуда начали свой взлет к славе несколько поколений музыкантов, включая THE ROLLING STONES, THE YARDBIRDS и THE WHO. «Спонтанный Андеграунд» («Spontaneous Underground») приблизи­тельно в равной мере включал джем-сейшены, костюмированные вечеринки и анархичные free-for-all, тусовки для всех желающих, бывшие британским аналогом американских Ве-In'ов. Промоуте­ром выступал Стив Столмен (Steve Stollman) - настоящий, без дураков, житель Нью-Йорка, чей брат заправлял делами амери­канской компании ESP, специализировавшейся на записи авангард­ной музыки. ESP только что заполнила печальную вакансию в разде­ле «экспериментальный джаз» коллективом THE FUGS, более или менее ориентированным на рок.

Столмен запомнился Майлзу человеком, «полным потрясающих идей, готовых к воплощению. Его отличали энергия и предприим­чивость, свойственные обитателям Нью-Йорка и напрочь отсут­ствующие у англичан». Приглашение на премьеру хепенинга в The Marquee в феврале 1966 года гласило: «Кто там будет? Поэты, рок-певцы, сорви-головы, американцы, гомосексуалисты (потому что они составляют 10 процентов населения), 20 клоунов, джазовые музыканты, один убийца, скульпторы, политики и несколько деву­шек, не поддающихся описанию...».

Хотя в программу вечернего мероприятия и можно было бы включить одну-две рок-группы, но их выступления все равно не стали бы, как говорится, «центром вселенной». Во время исполнения на сцену проецировались 8-миллиметровые кинофильмы, и было очень трудно отделить исполнителей на сцене от собравшейся в зале публики. Людей, решивших придти в The Marquee, уговаривали одеваться как можно скандальнее. Они и так вносили свой вклад в общую неразбериху, извлекая всяческие самые неожидан­ные звуки из якобы «случайно найденных инструментов» - фыкали какими-то деталями от унитазов, дудели в почтовые рожки и вклю­чали-выключали транзисторные приемники.

«Было здорово, что Столмен не объявлял никаких номеров; он вообще никому ничего не обещал, - говорит Майлз. - Нужно было заплатить деньги за вход, но внутри ничего по обязательной программе не происходило. Надо было развлекаться самому».

«Должны были придти эти поэты. Я же запомнил одну девчушку, которую подстригли прямо на сцене. Как-то раз появились GINGER JOHNSON'S AFRICAN DRUMMERS - около дюжины музыкантов играли на здоровенных африканских барабанах. В компании шести исполнителей на ситарах был там и полностью «съехавший» на «кислоте» Донован с глазами, подведенными, как у Клеопатры. Я потом спросил у него, понравилась ли ему тусовка, но он совершен­но ничего не помнил».

Специально «Спонтанный Андеграунд» не рекламировали, луч­шим промоушном были ползущие по городу слухи да загадочные приглашения типа:

 

ПУТЕШЕСТВИЕ

приносите мебель игрушечный пропеллер бумажный коврик

краску связку воздушных шариков маскарадный костюм маску

робота свечу ладан лестницу колесо

фонарь себя самого и всех остальных

13 марта в 17.00

marquee club 90 wardour street w1

 

Хотя участие группы из четырех студентов в мероприятии никак не рекламировалось, ее название можно определить по надписи на басовом усилителе - «THE PINK FLOYD SOUND», - которая хорошо видна на единственной уцелевшей пленке, зафиксировав­шей дебют состава в «Спонтанном Андеграунде».

По своему обыкновению, там присутствовал Джон Хопкинс. «Народу собралось немного, - вспоминает он, - человек 40 или 50. Группа исполняла не музыку как таковую, она исполняла ЗВУКИ! Волны и стены звуков, в корне отличавшиеся от того рок-н-ролла, который игрался до них. Это было похоже на сумасшедшие экспери­менты со звуком музыкантов, занимающихся серьезной музыкой, а не попсой. Нечто подобное делал Джон Кэйдж (John Cage). И вот, откуда ни возьмись, появляется четверка молодых студентов художественного колледжа и исполняет потрясающе ненормальную музыку, которая «сдувает крышу» у многих. Очень впечатляюще!».

Весной 1966 года THE PINK FLOYD SOUND превратились в завсегдатаев «Спонтанного Андеграунда», и молва о них пошла гулять среди людей искусства из числа друзей Хопкинса, включая и Майлза. «Они были первыми из тех, кого я услышал, - говорит Майлз, -кто старался сочетать нечто вроде интеллектуального эксперимента­торства с тем рок-н-роллом, который мне всегда нравился. То, с чем ты взрослеешь, остается с тобой до конца жизни, ты знаешь наизусть слова всех этих песенок, какими бы дебильными они ни были...».

«В конце 50-х я был рок-н-ролльщиком, этаким крутым тедди боем, вроде стиляги. Потом я окунулся в джаз, и почти четыре года и слыхом не слыхивал, чем живет рок-н-ролл. Я был типичным продуктом художественного училища, воспитанным на американ­ских абстракционистах-импрессионистах и на творениях бит-поколения. Я и с БИТЛАМИ-то повстречался на вечеринке по случаю дня рождения Аллена Гинзберга. Но тогда их музыкой я еще не увлекался. А вот музыкальный синтез, изобретенный ФЛОЙД (или существовавший в моем воображении), показался мне действительно выдающимся».

Владелец того самого книжного магазина «Indica» был весьма польщен предложением дать статью о ФЛОЙД - первый материал о них в прессе! - не где-нибудь, а в Нью-Йорке, в новой андеграундной газете «The East Village Other». Вообще-то изначально американ­цы попросили его вести колонку по альтернативному искусству Великобритании. «На первых порах, - замечает Майлз, - я не воспринимал ФЛОЙД как личностей. Я считал их частью лондон­ского авангарда того времени».

Питер Дженнер, в свою очередь, сначала не задавался целью выявить какую-либо рок-н-ролльную команду, будь она трижды «экспериментальной». «Как интеллектуальный сноб, выходец из среднего класса, я вырос на джазе, - объясняет он,- в те времена заработать на поп-музыке было трудновато, она еще не стала предметом всеобщего внимания и интереса. Считалось, что даже молодежь увлекается классикой - вот эта музыка была «подходя­щей». Если вы были слегка «с приветом», вам надлежало увлекаться джазом. А если вы действительно считались чокнутым по полной программе, то вас привечал чикагский блюз. Мне по душе был электрический блюз - Бо Дидли (Во Diddley), Мадци Уотерз (Muddy Waters), - но я не воспринимал его в исполнении белокожих парней из Лондона. Шедевром их музыку я не назвал бы, хотя и встречался с Эриком Клэптоном. Впрочем, тогда он чувствовал то же, что и я».

К началу 1966 года антипатия Дженнера к рок-музыке пошла на убыль: «С появлением Боба Дилана и THE BYRDS я понял, что и поп-музыке есть что рассказать, в отличие от всякой чуши, вроде «itsy-bitsy yellow polka-dot bikini»...». Кроме того, до этого «делового битника», как прозвали Дженнера друзья, дошло, что из условий контракта между только что созданным отделением, занимавшимся авангардным джазом, и фирмой Электра следовало: «Чтобы зара­ботать хоть какой-то мизер, мы должны были продавать миллионы пластинок. И речи не было о том, чтобы разбогатеть! Просто получать какие-то копейки и делать что-нибудь. Выплачивая по 2 процента положенного авторского вознаграждения, мы даже не могли покрывать производственные расходы. И я пришел к выводу - позарез нужна поп-группа, ибо тогда я думал, что именно поп-группы приносят деньги». Одним воскресным майским днем Дженнер пришел в состояние полного отупения от проверки экзаменацион­ных работ (весенний семестр подходил к концу). Ровно за одно поколение до него точно так же ошалевший от текучки профессор Дж.Толкиен (J.R.R. Tolkien) в качестве разрядки набросал на чистом листе одной из студенческих работ: «В норе, вырытой в земле, жил хоббит», начав таким образом мифическую сагу о Средиземье, ставшую библией зарождавшегося британского андеграунда. Питер Дженнер, в свою очередь, отложил экзаменационные работы в сторону, чтобы заскочить в клуб The Marquee, где он и открыл для себя бесповоротно субкультурную группу.

Большая часть присутствующих на «Спонтанном Андеграунде» наслаждалась огромным розовым желе (известным американцам под названием Jelly-O), которое стало неотъемлемой частью альтер­нативных лондонских хепенингов. Несколько решительных молодых хипстеров покрыли свои роскошные наряды розовой смесью под музыку группы с весьма подходящим названием - THE PINK FLOYD SOUND.

Находившийся больше под впечатлением от группы, нежели от желе, Дженнер раздумывал, а были ли ПИНКИ воплощением его фантазий и могли ли они помочь удержать на плаву DNA Records и дать ей шанс вырваться вперед. «Они играли авангард, и они были отменно хороши, - говорит Дженнер, - у меня уши горели, так как во время исполнения обычных блюзовых вещей или «Louie Louie» они ударялись в психоделические разработки-интерлюдии».

«Помню, как я кружил вокруг сцены, когда первый раз увидел их в Marquee, пытаясь разобраться, откуда же шел звук и кто этот звук издавал. Обычно слышишь бас-гитару: «Бум, бум, бум», форте­пиано: «Клик, клик, клик» и «Дзинь, дзинь, дзинь» - это гитара. Однако во время сольных инструментальных проходов, я не мог разобрать, где гитара, а где - клавишные. Это очаровало и заинтриго­вало меня. Музыка не была ровной и аккуратненькой, как у большинства рок-групп, бывших, на мой взгляд, весьма скучными: «Моя малышка любит меня. Да, да, да!» - с одними и теми же повторяющимися аккордами».

«При критическом подходе, характерном для представителя среднего класса, я был в состоянии принять их, я мог понять, что то, что они делали, было интересно».

Позже Дженнер проследил путь басиста и барабанщика до их лондонской квартиры в северном Хайгейте. В интервью в 1973 году Роджер Уотерс вспоминает, как «Дженнер пророчествовал: «Вы, парни, станете известнее THE BEATLES!». Ну, мы так посмотрели на него и ответили с сомнением в голосе: «Да ладно, увидимся, когда мы вернемся, - пришло время поваляться нам на солнышке на континенте»...».

В процессе этой встречи будущий заправила шоу-бизнеса выяснил, что ПИНК ФЛОЙД САУНД находились на грани распада из-за отсутствия регулярных выступлений, напряженки с поиском новой работы и стремления Роджера Уотерса и Ника Мейсона посещать занятия на архитектурном факультете лондонского Политехнического колледжа. Более того, певца и гитариста Сида Барретта (о котором Дженнер подумал, что у того есть все задатки звезды) пока больше интересовала живопись, чем игра в группе.

 

 

Глава 2. Эмбрион

Именно в Лондоне, родном городе Ника Мейсона и Рика Райта, началась история группы ПИНК ФЛОЙД. Три человека, трое флой­довских «рулевых» - Барретт, Уотерс и Гилмор - были родом из Кембриджа, расположенного почти в часе езды на автомобиле или на поезде к северу от столицы Великобритании.

Кембридж с тринадцатого века занимает доминирующее поло­жение в системе английских учебных заведений благодаря известному во всем мире университету. Колледжам Кембриджского университета принадлежит почти вся городская собственность, а его студенты, обслуживающий персонал и преподаватели состав­ляют более одной пятой стотысячного населения. Этот город непов­торим своим богатством и утонченностью, а также красотой средне­вековой архитектуры и природы. Что же касается так называемого «качества жизни», то Кембридж может предложить самое лучшее из того, что может предложить вся Англия.

Центр города - у моста через реку Кэм, от которого и пошло название, - лабиринт узких, извилистых улочек, где можно увидеть старинные церкви и постоялые дворы. Постепенно они уступают место окраинам, застроенным домами из красного кирпича, -таким, как Шерри Хинтон, где вырос Сид Барретт. Там проходит ежегодный фестиваль народной музыки.

Ландшафт меняется - холмистые парки Грантчестер Медоуз, в которых уютно расположились коттеджи в тюдоровском стиле и которые увековечены Роджером Уотерсом в его песне; местность, которую Дейв Гилмор однажды назвал своим домом.

Еще дальше - живые изгороди из буйнорастущей зелени, где триста лет назад располагались ныне осушенные непроходимые топи, населенные, как гласят предания, плетущими паутину чудови­щами, издававшими неразборчивые звуки вроде «уммагумма» («ummagumma»). Но, скорее всего, современный турист встретится здесь с многочисленными стадами коров, мирно пасущимися на лужайках. Такая встреча - словно напоминание об обложке альбома ПИНК ФЛОЙД «Atom Heart Mother». Если же добавить капельку собственного воображения, то можно увидеть и черно-зеленое пугало, стоящее посреди поля, засеянного ячменем, которое вдохновляло Сида Барретта во время работы над первым альбомом. Сегодня многие приезжают сюда посмотреть на эти бывшие топи, главным образом, потому, что здесь, под бесконечно унылыми рядами белых крестов покоятся кости тысяч американских военных, погибших во второй мировой войне.

Питер Дженнер, как и Джон Хопкинс, посещал занятия в Кем­бриджском университете, однако пропасть между «городом» (местными жителями) и «мантиями» (студентами) исключала вероятность их встречи с будущими «основоположниками» новой музыки.

В отличие от других звезд британского рока, кормчие ПИНК ФЛОЙД не могли (или же все-таки могли?) похвастаться своим «рабочим происхождением». Они были выходцами из семей «белых воротничков», их родителей можно было назвать натурами утончен­ными. Дуг Гилмор - профессор генетики, его жена Сильвия -преподаватель в школе. Позже она работала киноредактором. Макс Барретт был полицейским патологоанатомом, известным также как ведущий специалист страны по проблемам, связанным с детской смертностью. Мэри Уотерс - школьная учительница, принимавшая активное участие в политической жизни города, ее муж в свое время тоже учительствовал, читал лекции по религии и преподавал физкультуру.

 

В Кембриджском колледже для учились в одном классе Роджер Уотерс (Roger Waters) и Сторм Торгесон (Storm Torgeson) - будущий дизайнер обложек альбомов ФЛОЙД, ставших классикой рок-музыки, сын близкого друга Мэри Уотерс. Двумя классами младше их учился Сид Барретт (Syd Barrett), с которым Сторм подружился сразу же. А еще на два класса ниже учился гитарист последнего состава ФЛОЙД (и Роджера Уотерса) - Тим Ренвик (Tim Renwick), который помнит, как Сид командовал патрулем бойскаутов.

Трудно представить себе этого пророка психоделии с темной стороны луны в форме бойскаута. Роджер Кит Барретт (Roger Keith Barrett), появившийся на свет божий 6 января 1943 года, наслаждался всеми радостями нормального детства. Он рос под присмотром любящих родителей в большом доме на Хилл Роуд, прекраснейшей улице в Шерри Хинтон. Роджер был увлекающимся и способным Добиться успеха учеником, интересы которого были довольно обширны - от загородных прогулок и занятий спортом до драматического искусства и живописи. А рисовал Барретт здорово. Его отец увлекался классической музыкой, и часто Роджер (или Сид, как его прозвали) вместе со своими двумя сестрами и двумя братьями собирались у рояля для вечерних семейных музицирований. Макс поощрял интерес своего младшего сына к музыке и подарил ему банджо, а позднее - по просьбе самого мальчика - гитару.

Однако когда мальчику было 14 лет, эту идиллическую картину разбила вдребезги смерть отца. По мнению Сторма Торгесона, эта травма послужила первопричиной дальнейшего психического расстройства. Пользуясь терминологией Уотерса, так был заложен первый кирпич в стене Сида.

К 1962 году в Кембридже, как и в большинстве английских городов, музыкальная жизнь била ключом, и в лагере «городских», и в стане «мантий» насчитывалось около 100 различных групп. Среди них были и GEOFF МОTT AND THE MOTTOES, в составе которой на только что купленной электрогитаре с самодельным усилителем выступал Сид Барретт. В команде был и другой гитарист - Нобби Кларк (Nobby Clarke), на басу играл Тони Санти (Tony Santi), Клайв Велэм (Clive Welham) сидел за ударными, а настоящая полная фамилия фронтмена и певца была Мотлоу (Motlow). В определенной степени подобная деятельность помогла смягчить боль Сида, потерявшего отца. Неунывающая миссис Барретт поддержала сына, позволив группе репетировать в просторной комнате, бывшей кладовой. В репертуар ансамбля входили стандартные номера из хит­парада, такие, как, например, вещи группы SHADOWS Клиффа Ричарда и (эпизодически) Чака Берри.

Клайв Велэм вспоминает те воскресные послеполуденные сейшена как «потрясающе замечательные дни нашей юности, полные наивности, но заложившие основы всего дальнейшего. Нам нравилось сочинять музыку, создавать нечто новое из нескольких гитарных аккордов и неумелого сопровождения ударных». Там часто появлялся Роджер Уотерс, школьный друг Сида Барретта, приез­жавший в Хилл Роуд на своем любимом стареньком мотоцикле AJS. Однако самому Уотерсу еще только предстояло заинтересоваться музыкой всерьез.

Подобно всем кембриджским друзьям Сида, ударник ансамбля заметил у Барретта признаки несомненной гениальности. Вместе с тем он отметил и неуравновешенность психического состояния юного гения. Велэм же считал Барретта в первую очередь «великолеп­ным художником, гораздо более талантливым, чем Барретт-музы­кант. Честно говоря, Сид был гитаристом-новичком. Даже когда ФЛОЙД стали знамениты, его игра на гитаре производила сильное впечатление за счет новаторских приемов, а не из-за каких-либо феноменальных музыкальных способностей».

«Я не думал о нем как о потенциальном душевнобольном. Я считал его очень свободным и легким в общении, весьма раскре­пощенным, с прекрасным чувством юмора несколько абсурдист­ского толка (как в популярной британской радиопрограмме «The Goon Show», которую вели комики-абсурдисты Спайк Миллиган (Spike Milligan) и Питер Селлерз (Peter Sellers).

Кульминацией скромной карьеры THE MOTTOES стало выступ­ление на танцевальном вечере в местной школе и на благотворитель­ном представлении в пользу «Кампании за ядерное разоружение» в деловом центре Юнион Селларз. Потом Велэм пошел на «повыше­ние» - устроился в полупрофессиональную команду THE RAMB­LERS, а Джефф Мотлоу очутился в рядах THE BOSTON CRABS, одной из первых кембриджских групп, получивших контракт на запись с отделением Columbia фирмы EMI (чуть позже ставшим домом родным для ФЛОЙД) и выпустившей едва не дотянувший до стопроцентного хита сингл «Down in Mexico». Недолго поиграв на басу в THE HOLLERING BLUES, Барретт в одиночку продол­жал развлекать друзей на вечеринках исполненными на свой лад композициями Леннона-Маккартни и первыми собственными любопытными опытами в области сочинительства (например «The Effervescent Elephant»).

«Он обычно здорово развлекал нас своей игрой и пением, -говорит Сторм Торгесон, - и был первым, кто действительно «въехал» в творчество БИТЛЗ. В какой-то мере Сид был действитель­но талантлив, но в этой компании вообще народ подобрался одаренный: писатели, музыканты, художники, люди театра - все они вышли из барреттовского окружения. Конечно, Сид оставался Сидом, и хотя в каждом из нас было что-то свое, особое, ничто не предвещало скорого великого будущего».

«То время, когда тебе 16 или 17, - восхитительно интригующе, и Сид был как бы частичкой этого фантастического веселья. Мы устраивали пикники, ездили на реку, на вечеринки, вместе покуривали травку, смеялись и исполняли музыку. Там были ребята, которых можно было уже тогда назвать довольно серьезно «тронуты­ми», «съехавшими с катушек», но Сид к ним отношения не имел. Он был из числа обычных ребятишек».

«Еще одним из «своих парней» был «лучший друг» Сторма (о таких говорят «дружок до фоба») по имени Дэвид Гилмор (David Gilmour), родившийся в аккурат на два месяца позже Сида, 6 марта 1943 года. Родители Дейва разительно отличались от матери Уотерса и были снисходительными, добродушными, по словам одного кембриджского приятеля, «людьми богемы, что было в то время довольно модно».

Гилмор - единственный из всех будущих флойдовцев, кто (помимо Барретта) проявлял интерес к музыке в подростковом возрасте. Одним из своих самых ценных приобретений он считал пластинку на 78 оборотов с записью «Rock Around The Clock» в исполнении Билла Хэйли (Bill Haley), хранившуюся у него до тех пор, пока на нее не села прислуга. Свое призвание мальчик почувствовал в тринадцатилетнем возрасте, когда от соседа ему досталась дешевая испанская гитара. И поныне Гилмор с благо­дарностью вспоминает американского «народника» Пита Сигера (Pete Seeger) - «одного из моих самых любимых исполнителей», чьи доступные руководства, состоявшие из пластинок и нот, попали к нему в руки и позволили овладеть инструментом.

Дейв и Сид сблизились после окончания средней школы. Они решили продолжить обучение в кембриджском колледже искусств и технологии. «Он учился на отделении изящных искусств и занимался живописью, - вспоминает Гилмор. - А я - на гуманитарном отделении, изучал современные языки. Как и многие другие, интересовавшиеся музыкой, мы вываливались на улицу из колледжа в обеденный перерыв и играли всякие песни на гитарах и губных гармониках».

В основном, на этих импровизированных концертах исполнялись композиции, сочиненные британскими музыкантами - БИТЛЗ, например, и их последователями, - это привлекало студентов вроде Сида и Дейва гораздо сильнее, чем Чак Берри или даже THE BEACH BOYS, и пробуждало в них гордость за поп-музыку, родившуюся у них в стране. Подобное было невозможным всего лишь какой-нибудь год или два назад. Когда в центре внимания оказались THE ROLLING STONES, более способный Гилмор помог Барретту «снять» кое-что у Кита Ричардса; они экспериментировали также со слайд-гитарой и эхо-примочками (не говоря уж о гашише). Но, вплоть до недолгого существования ФЛОЙД в виде квинтета в 1968 году, их музыкальное сотрудничество простиралось не далее несколь­ких акустических сейшенов в кембриджском клубе The Mill и выступ­лений дуэтом на улицах городов южной Франции. Там двое находив­шихся на каникулах приятелей постигали все «за» и «против» путе­шествий автостопом.

 

В 1963 году Гилмор с бывшим барабанщиком THE MOTTOES Клайвом Велэмом основал новую группу THE RAMBLERS. Дэвид, Клайв и ритм-гитарист Джон Гордон (John Gordon) решили восстановить свою группу и назвались THE JOKERS WILD и «взяли на борт» бас-гитариста THE MOTTOES Тони Санти и мультиинструменталиста Джона Олтема (John Altham), кроме гитары игравшего на клавишных и саксофоне.

Поскольку все пятеро ДЖОКЕРОВ считали себя неплохими певцами, первоначально их фирменным знаком стало пятиголосие - они исполняли песни THE BEACH BOYS и THE FOUR SEASONS. Гилмора часто отмечали как приличного вокалиста, даже во время инструментальных «запилов» на его любимой гитаре Hoffner Club 60. Гилморовским коронным номером считалась композиция Уилсона Пикетта «In The Midnight Hour».

В период с 1964-го по 65-й год вершиной желаний Дейва было заявить о THE JOKERS WILD в масштабах страны, где казались неиссякаемыми награды, осыпавшие с ног до головы поп-исполнителей, которые добились славы на гребне успеха THE BEATLES и THE ROLLING STONES. Благодаря постоянным выс­туплениям по средам в танцзале Victoria Ballroom, группе удалось довольно прочно закрепиться в Кембридже. Они выступали в качестве «разогрева» на концертах THE ANIMALS и ZOOT MONEY. Вскоре их фордовский автофургон уже совершал регулярные поездки в Лондон, а Гилмор - и в буквальном, и в переносном смысле -частенько сидел в нем за рулем. Как говорят в России, «рулил». На одном из клубных выступлений его заметил сам Брайан Эпштейн (Brian Epstein), однако практический результат этой встречи был равен нулю.

Кроме того, за свой счет они записали пластинку в Лондоне с пятью композициями на одной стороне. Вторая сторона была пустой. Частным образом было отпечатано около ста экземпляров, и эти 100 экземпляров были проданы друзьям в родном городе. Двадцать лет спустя один из этих дисков будет продан на рынке коллекционе­ров за 4 000 фунтов стерлингов.

Причина, по которой JOKERS WILD или Дейв Гилмор не смогли развернуться в полную силу, - в том, что они играли свои версии уже кем-то обработанных хитов: «Beautiful Delilah» Чака Берри и «Why Do Fools Fall In Love» Фрэнки Лаймона (Frankie Lymon) так, как их исполняли THE KINKS или THE BEACH BOYS, а в аранжированной Манфредом Мэнном ритм-энд-блюзовой компози­ции «Don't You Ask Me» Гилмор точно так же, как Пол Джонс (Paul Jones), «пилил» на губной гармошке. В репертуар также входили неувядающие номера «Sherry» и «Big Girls Don't Cry» группы THE FOUR SEASONS. Как бы там ни было, пластинка «вывела» их на молодого продю­сера Джонатана Кинга (Jonathan King), имевшего хорошие связи на Decca Records и бывшего автора хита «Everyone's Gone To The Moon». Под руководством Кинга в лондонской Regent Studios на пленке был зафиксирован их предполагаемый дебют на Decca с песней дуэта SAM & DAVE «You Don't Know What I Know» и номером Отиса Реддинга (Otis Redding) «That's How Strong My Love Is». Незадолго до ее появления произошло нечто непредвиденное, настоящий кошмар для английской группы, играющей ритм-энд-блюзовые хиты: оригинальную версию композиции дуэта «открыли» для себя влиятельные пиратские радиостанции Великобритании и как бы «простимулировали» издание на сингле именно ЭТОГО варианта.Таким образом, обработка группы JOKERS WILD была объявлена мертворожденной еще до своего официального появления на свет. Для ДЖОКЕРОВ раз и навсегда исчезла возможность прорваться на вершины. А ведь такая возможность дается судьбой один раз... Музыканты остались не у дел.

Если бы не эта маленькая печальная комедия ошибок, сюжетная линия этой книги могла бы стать совершенно другой. Почти двадцать лет спустя Гилмор признался Велэму, что он убежден: в тех же условиях он все-таки мог добиться с JOKERS WILD такого же успеха, как ПИНК ФЛОЙД. «Но, - при этом быстро добавил он, -это была бы совершенно иная группа».

 

В то время как Гилмор с JOKERS WILD оставались «героями» для поклонников местной кембриджской сцены вроде Тима Ренвика, Уотерс - а потом и Барретт - отправился на учебу в Лондон, чтобы попытать счастья в качестве архитектора и художника (соот­ветственно). В Политехническом колледже на Риджент-стрит купив­ший гитару и ставший поклонником THE ROLLING STONES Уотерс случайно встретился с будущими студентами того же факуль­тета - Риком Райтом и Ником Мейсоном, которые снимали квартиру в Хайгейте и хотели организовать свою группу.

SIGMA 6 - так называлась первая группа, в состав которой вхо­дили Уотерс (соло-гитара), Райт (ритм-гитара) и Мейсон (ударные), причем никто из них толком и не представлял себе, как на этих музыкальных инструментах надо играть. Роджер успел почерпнуть максимум знаний из двух занятий в Лондонском Центре по изучению испанской гитары (London's Spanish Guitar Centre), прежде чем он окончательно возненавидел тупую долбежку гамм. Кроме вышепе­речисленных приятелей, в ансамбль также входил Клайв Меткаф (Clive Metcalf), игравший на бас-гитаре, а также вокалисты Джульет­та Гейл (Juliette Gale) (с которой очень скоро решил поселиться на одной жилплощади наш герой по имени Райт) и Кит Нобл (Keith Noble). Менеджером стал Кен Чэпмен (Ken Chapman), напе­чатавший визитки со следующим текстом: «S1GMA 6 - для клубов и вечеринок». Чэпмен осчастливил группу и своим собственным материалом, названным желчным Уотерсом «А доводилось ли Вам лицезреть утреннюю розу?» - на мелодию какой-нибудь прелюдии Петра Ильича Чайковского или что-то в этом роде». Ребята только поддакивали и подыгрывали менеджеру, поскольку он был знаком с Джерри Броном (Gerry Bron) - будущим продюсером URIAH НЕЕР и THE BONZO DOG BAND. СИГМУ 6, однако, Брон отверг.

Расставшись с Чэпменом, SIGMA 6 пережила бурный период смены всяческих названий - от THE T-SET и THE MEGADEATHS до THE ARCHITECTURAL ABDABS или SCREAMING ABDABS, или просто ABDABS. Именно под этим последним названием они дали свою рекламу в студенческом журнале «The Regent Street Poly Magazine», назвавшем ABDABS «энергичной поп-группой, которая надеется заявить о себе как о коллективе, исполняющем ритм-энд-блюз». Уотерс в ответ на вопрос о предпочтительности ритм-энд-блюза ответил так: «Ритмически гораздо проще выразить себя в блюзе. Он не требует наличия опыта, а только понимания основных законов».

К этому времени Уотерс переехал в квартиру в Хайгейте, владельцем которой оказался Майк Леонард (Mike Leonard), препо­даватель художественного колледжа Хорнзи, интересовавшийся синтезом музыки и световых шоу. Зная привычку кембриджцев выискивать друг друга в большом городе, не приходится удивляться, что двое учившихся играть на гитарах студентов «завелись» и объединили свои усилия в группе Роджера. Одного из них звали Боб Клоуз (Bob Close). Он был их однокашником по Политеху и опытным джазовым гитаристом, попробовавшим свои силы в группе BLUES ANONYMOUS. Другой - Сид Барретт, получивший стипендию в художественном колледже Кэмбервеля.

«С приходом в состав Боба Клоуза, - вспоминает Уотерс, - у нас появился человек, который действительно владел инструментом. Именно тогда мы и определили, кто на чем будет играть. У меня отобрали соло-гитару, дали ритм, а потом и бас. Я ужасно боялся, что в конце концов меня посадят за барабаны».

Джульетта ушла из группы и благополучно превратилась в миссис Ричард Райт; Меткаф и Нобл дематериализовались, не оставив никаких следов. Рик, между делом, переключился с гитары на кла­вишные (он к тому же играл и на виолончели, но старался как можно реже показывать это умение на публике), пристрастился к музыке современных композиторов-электронщиков типа Карл-хайнца Штокхаузена (Karlheinz Schtockhausen), а после неотврати­мого исключения за неуспеваемость из Политеха недолго проучился в Лондонском музыкальном колледже.

К этой компании и присоединился Барретт. Присоединился и тут же разругался в дым с консервативным Клоузом, который отка­зывался разделить увлечение настроенных на всякие эксперименты с эффектами «фидбэк» и «эхо» студентов факультета искусств. Клоуз, ко всему прочему, был не в восторге от интереса Сида к восточному мистицизму, всяким сверхъестественным штукам и ЛСД. Боб покинул группу, а Сид стал (кажется, по недосмотру остальных) фронтменом.

 

Вскоре после этого Барретт обнаружил более удобное жилье в театральном районе Вест-Энд, на Ирлэм Стрит, которое уже «зас­толбили» несколько знакомых по Кембриджу. В числе этих старателей была и Сюзи Голер-Райт (Susie Gawler-Wright), а ее постоянным другом-приятелем был Питер Уинн Уилсон (Peter Wynn Wilson) -осветитель из Нового Театра. Питер стал одним из очень близких друзей Сида и его коллегой по творчеству. И Питер, и Сюзи родом были из весьма респектабельных семей (один из прадедов дяди Питера был архиепископом Бата и Уэллса).

Однако слово «респектабельный» вряд ли подходило для неле­гального издательского бизнеса, развернувшегося на первом этаже под покровительством другого жильца. Дезертировавший из француз­ской армии Жан-Симон Камински (Jean-Simon Kaminsky) перепе­чатывал обнаженную «классику» из «Олимпия-пресс», дополнен­ную его собственными иллюстрациями. Беспокойная жизнь на Ирлэм Стрит этим не исчерпывалась. Прошло довольно много времени с момента отъезда Сида, Уинна Уилсона и их братьев по контркуль­туре, и их бывшее жилище превратили в публичный дом.

Сначала Барретт, в отличие от людей, подобных Жану-Симону, казался довольно скромным человеком, которого часто можно было застать в комнате наигрывающим на акустической гитаре. Сюзи вспоминает о нем как о «счастливом, уравновешенном студенте факультета искусств, чувствительном и приятном, полагавшем, что он способен сочинять песни».

Тем не менее, Сиду не давал покоя случай, который (по словам Сторма Торгесона) мог послужить еще одной причиной того, что произошло с музыкантом позже. За два года до появления в жизни БИТЛЗ гуру Махариши многие из кембриджской тусовки, знавшие не понаслышке о ЛСД, серьезно заинтересовались индийским религиозным учением Сант Мат, или Тропой Властителей (Великих Учителей). «Было полно желающих увлечь Сида этой религией», -говорит Сюзи, будучи сама одной из ее приверженцев.

Заповеди Сант Мат включали в себя отказ от употребления мяса и алкоголя, ежедневную медитацию в течение двух с половиной часов. «Вся эта цепочка, состоявшая из звеньев «Запад-гуру-Восток», - говорит Торгесон, - вполне соответствовала установкам «кислотно­го» поколения. Под воздействием наркотиков происходили разные вещи, которые, казалось, имели отношение к восточной филосо­фии, хотя сами западные люди ее не очень-то понимали. Точно так же ее не понимали и мы, подростки, но она была по-своему притягательна».

«Так, мы вместе с Сидом отправились в гостиницу в центре Лондона, чтобы встретиться с Наставником. Меня просто распирало от любопытства, а Сид во что бы то ни стало хотел пройти посвя­щение, чтобы стать Сат Сагхи». В отличие от приятелей по Кембриджу - Найджела Гордона и Сюзи Голер-Райт, - Махараджи Чаран Сингх Джи (Maharaji Charan Singh Ji) отказал Барретту. Он мотивировал свое решение тем, что Сид еще студент и должен сконцентрировать все свои усилия на успешном завершении курса обучения в колледже. Такое объяснение было на самом деле не чем иным, как (по словам того же Торгесона) «эвфемизмом» - но, почему именно ему отказали, Сид так никогда и не узнал.Он редко говорил об этой неудаче с друзьями, но они сами чувствовали, что Сид принял все очень близко к сердцу. Получалось, что он должен был искать возможность пережить момент озарения где-то еще -или благодаря самовыражению в искусстве, или ... путем приобрете­ния опыта наркотических путешествий.

Усердие, с которым Барретт направил все свои душевные силы к точке разлома, напоминает кредо известного французского поэта прошлого века Артюра Рембо, высказанное сто лет назад: «Поэт превращает себя в провидца в затяжном, беспредельном процессе расстройства ВСЕХ чувств. Все формы любви, страдания, сумас­шествия... он испытывает на себе, словно все яды, и приберегает Для себя самые сильнодействующие». Барретт должен был как-то соотнести свой собственный апофеоз «любви, страдания, сумас­шествия» с родившейся именно в конце двадцатого века формулой «sex, drugs and rock-n-roll» (совершенно необязательно перечислять эти слова именно в таком порядке!).

Странное название, предложенное Сидом для группы, возникло из синтеза двух забытых имен персонажей пластиночной коллекции - блюзменов из Джорджии, которых звали Пинк Андерсон (Pink Anderson) (1900-1974) и Флойд Каунсил (Floyd «Dipper Boy» Council) (1911-1976). Ранний репертуар PINK FLOYD SOUND был не особенно вычурным. В него входили хиты РОЛЛИНГОВ и такие традиционные вещи, как «Louie Louie» и «Road Runner». Единствен­ным отличительным признаком, выделявшим коллектив из десяти тысяч таких же команд, игравших по всей Британии в пабах и на вечеринках, были длинные инструментальные проходы с исполь­зованием дисторшена, фидбэка и других примочек и эффектов. Во время исполнения подобных пассажей гитарист (которого постоянно подначивал и поощрял увлекавшийся Штокгаузеном клавишник) уводил свой ритм-энд-блюзовый ансамбль совершенно в иные миры.

Первое выступление коллектива под названием PINK FLOYD SOUND состоялось в конце 1965 года в лондонском клубе Countdown. Музыкантам причиталось за выступление 15 фунтов стерлингов. Несколько месяцев JOKERS WILD и FLOYD часто выступали вместе, на разогреве друг у друга, то в окрестностях Лондона, то Кембриджа. Один раз Дейв Гилмор и Сид Барретт («два кореша из маленького города» - так называл их Торгесон) выступили каждый со своей группой на большой вечеринке в Шелфорде (это сразу за Кембриджем). Эта вечеринка запомнилась надолго. В традиционной программе, выстроенной по принципу кабаре, - когда после исполнителя на акустическом инструменте или комика выступает рок-н-ролльная команда, чтобы дать собравшимся возможность передохнуть и потанцевать, - работал и Пол Саймон (Paul Simon), американский фолк-музыкант.

Фотограф Мик Рок (Mick Rock) - тогда студент-первокурсник Кембриджского университета - благодаря усилиям общих знакомых попал в местный художественный колледж, чтобы послушать коллектив Сида Барретта. «Не знаю, что за чертовщину я собирался посмотреть, - вспоминает он. - Это был один из редких моментов, когда видишь что-то беспрецедентное, раскрывающее совершенно новые возможности». После шоу они все вместе отправились к Сиду, который жил в подвальном помещении в доме своей матери, и накурились здоровенных «косяков».

Кембриджская музыкальная сцена была одной из самых хипповых в стране. «Именно здесь произошел небольшой «кислотный» взрыв, - говорит Рок, - это весьма специфическое место для того времени».

Из-за своих частых визитов в родной город - и в компании с ФЛОЙД, и в одиночку - Сид стал пользоваться особым уважением в этой тусовке. Рок вспоминает о Сиде как «ОСОБЕННО продвину­том человеке. Он всегда переключался на что-то новое раньше всех остальных».

«В Кембридже я изучал французскую и немецкую литературу, вот откуда пошли все мои фантазии. Жить на левом берегу Сены, потребляя наркоту и сочиняя безумные стихи, - в этом я видел смысл жизни. А не в том, чтобы иметь много денег. Я с головой ушел в легенды о поэтах, художниках и артистах. И Сид превратился для меня в одну из таких мифологических фигур - он стал «божест­венным светом». Хотя Гилмор тоже прочно пустил корни в субкуль­туре Кембриджа, и, как говорит разговорчивый Рок, «едва ли можно было встретить более приятного человека, чем он», никто не рассматривал JOKERS WILD под тем же углом, что и ПИНК ФЛОЙД САУНД. Музыка Дейва не была «необузданной, авангард­ной и способной возбудить всех диких кембриджских старшекур­сников. Это было то что требуется, если кому-нибудь захотелось потанцевать».

Но настоящее боевое крещение ПИНК ФЛОЙД САУНД состоя­лось в начале 1966 года во время концерта в Эссексском университете. «Нас уже зацепила идея комбинации различных видов воздействия, - вспоминает Уотерс, - и какой-то пижон снял там фильм ... ему дали кинокамеру, и он объехал весь Лондон, фиксируя увиденное на пленку. А теперь этот фильм проецировался на экран позади нас, пока мы играли».

Глава 3. Обучение искусству летать

В 1966 году, вернувшись в Лондон после летних каникул, Барретт, Уотерс, Мейсон и Райт были готовы к деловым переговорам с Пите­ром Дженнером и его давним другом (в дальнейшем и партнером по бизнесу) Эндрю Кингом. Кинг уволился из отдела обучения персонала авиакомпании «British Airways», и свободного времени у него было полным-полно. Так почему же не замутить какое-нибудь новое дело?

Сначала, как вспоминает Дженнер, Роджер Уотерс заподозрил, что они торгуют наркотиками. Тем не менее, четверо студентов ничего не теряли от общения с Питером и его закадычным другом, так как группа была любительской в полном смысле слова: у них не было ни менеджера, ни агента, а тот минимум инструментов, которым они располагали, находился в ужасающем состоянии, автофургон разваливался на ходу. После того как они дали согласие работать с Дженнером и Кингом, кто-то из этой парочки выложил примерно тысячу фунтов на покупку инструментов и усилителей (которые почти сразу же благополучно украли, и музыканты вынуждены были приобрести новый комплект в рассрочку). Дженнер научил Сида пользоваться шарикоподшипником при игре на гитаре, а также предложил убрать из названия группы казавшееся ему лишним слово «sound».

Первоначальный план превратить ПИНК ФЛОЙД в спасатель­ный круг для фирмы DNA Records был быстро забыт, когда Роджер настоял на том, что группе нужны менеджеры на полный рабочий день - предложение, за которое (несмотря на скептические реплики своих друзей типа «КАКОИ-ТАКОЙ ПИНК?!») Питер и Эндрю ухватились двумя руками. Отношения были закреплены в шестистороннем соглашении об учреждении компании «Blackhill Enterprises», названной так в честь небольшой фермы, владельцами которой являлись Дженнер и Кинг. Для менеджеров от поп-музыки это был беспрецедентный шаг - принять музыкантов в равную долю, вместо отчисления им 20 - 25 процентов от суммы общего дохода. Однако новые руководители ФЛОЙД, верные своим психоделическим идеалам, твердо стояли на своем: по словам Питера Дженнера, они были полны решимости «служить альтернативой, работая сообща, и все будет клево и офигительно демократично».

 

Дженнер и остальные продолжали воплощать в жизнь разработан­ные ими планы в отношении Свободной школы. В августе под впечатлением от диспута на тему - стоит ли отделять «общественную собственность» от «самой общественности», или так называемого «народа», они помогли Майклу Икс и доблестной домашней хозяйке Ронни Лэслетт (Rhonnie Laslett), передвигавшейся не иначе как в инвалидной коляске, мобилизовать местную коммуну выходцев из Вест-Индии на организацию первого Ноттингхилльского карна­вала (или Ярмарки, как его сначала назвали). Дженнеру отвели в этой затее роль казначея. Несмотря на то, что их районный праздник, вылившийся в уличную демонстрацию, встретил яростное сопротив­ление полиции (дошло до того, что арестовали изображавших лошадь мимов и человека, изображавшего обезьяну), карнавал с тех пор стал ежегодным. Помимо ПИНК ФЛОЙД, он остается самым жи­вучим наследием Свободной школы. Свободная школа вскоре анга­жировала ФЛОЙД на концерт в пользу Церкви Всех Святых на Powis Place в районе Ноттинг-хилл. Либерально настроенный настоя­тель церкви позволял использовать ее помещение для различных мероприятий - от собраний совета коммуны до выступлений негри­тянского театра. «Проведение подобных занятий-мастерских с ис­пользованием световой и звуковой аппаратуры (The Sound And Light Workshop), - говорит Джон Хопкинс, - позволило расплатиться с кое-какими долгами и весело провести время».

Успешное со всех точек зрения мероприятие стало пользоваться большей популярностью, чем все предыдущие проекты, и превратилось в регулярные вечерние концерты по пятницам. Они продолжали проводиться и тогда, когда сама Свободная школа, образно говоря, осталась на обочине истории. Рекламы как таковой этих концертов не было: ходили всякие слухи, сведения передава­лись, как говорится, «из уст в уста», и расклеивались отпечатанные на мимеографе листовки следующего содержания:

 

ОБЪЯВЛЕНИЕ

ПОП-ТАНЦУЛЬКИ при участии самой известной лондонской

группы

«Pink Floyd»

«Interstellar Overdrive»

«Stoned Alone»

«Astronomy Domine»

(песня о звездах)

и другими композициями

из их научно-фантастического репертуара

также в программе:

ПРОЕЦИРУЕМЫЕ СЛАЙДЫ

ПЛАВАЮЩИЕ КИНОШКИ

время: с 20 до 23 часов

день недели: пятница

место: Церковь Всех Святых

повод: Прекрасные Времена

Еще одна акция Лондонской Свободной школы

 

 

Рик Райт назвал ранние выступления ФЛОЙД «чистой воды экспериментом и временем, когда мы открывали для самих себя и тщательно изучали то, что пытались делать. Каждый вечер сопровождался невероятными слухами, потому что мы делали совершенно новые вещи и никто из нас не мог заранее представить реакцию публики». Поэт Пит Браун (Pete Brown) - представитель творческих личностей, занимающихся смежными искусствами, - вспоминает, что в помещении Церкви Всех Святых также регулярно проводились «потрясающе безумные джем-сейшены», один из которых «закон­чился тем, что Алексис Корнер (Alexis Korner), Артур Браун (Arthur Brown), Мик Фаррен (Mick Farren), Ник Мейсон и я хором испол­нили «Lucille», что повергло в ужас многих, в том числе и нас самих!».

Тем не менее, Майлз вспоминает, как после обычного свето/ звуко-семинара ФЛОЙД отвечали на вопросы из зала, а «молодые авангардисты вроде меня спрашивали об экспериментах с разными формами восприятия и т.д. и т.п. Это было «воспитательно- позна­вательное мероприятие», и все относились к нему очень серьезно». Американская пара Джоэл и Тони Браун (Joel & Toni Brown) -друзья гуру ЛСД Тимоти Лири (Timothy Leary) - объявились на первом шоу ПИНК ФЛОЙД в этом помещении со слайд-проек­тором и продемонстрировали диковинные образы, проецируя их прямо на выступавшую группу. Хотя их слайды были далеки от фантасмагорических водоворотов световых шоу в Хейт-Эшбери, новинка произвела ошеломляющее впечатление и на группу, и на аудиторию, а также лично на Питера Дженнера, который, не теряя времени даром, с помощью своей жены Ми и Эндрю Кинга создал примитивную «психоделическую» светоустановку. Их модель состояла из цветных светофильтров и фонарей для подсветки и управлялась крайне просто - при помощи обычных, бытовых, переключателей. Позже установка была усовершенствована первым светорежиссером ФЛОЙД 17-летним вундеркиндом по имени Джо Гэннон (Joe Gannon) и соседями Барретта по квартире: Питером Уинном Уил­соном и Сюзи Голер-Райт. Тогда как другие коллективы то и дело пользовались светооборудованием того места, где они выступали, Уинн Уилсон припрятал списанную по месту его основной работы - театра в Вест-Энде - аппаратуру и переделал ее, с тем чтобы использовать на концертах ФЛОЙД. После этого Гэннон соединил фонари для подсветки и маломощные 500- и 1000-ваттные прожек­торы, которыми он управлял с небольшого пульта с клавишами, сконструированного Уинном Уилсоном. Они также разработали плавающие слайды, ставшие фирменным знаком эпохи лондон­ского андеграунда.

«Питер стал наносить на слайды чернила доктора Мартина -очень ярких цветов, - объясняет Сюзи. - Мы капали различные химикалии: они перемешивались, и получалось здорово. Мы пользовались паяльной лампой, чтобы нагревать их, и феном для волос, чтобы охлаждать. Я наблюдала, как двигаются пузыри, и мне казалось, что это было замечательно».

«Мы считали, что делаем то же, чем они занимаются в Нью-Йорке и Калифорнии, - говорит Дженнер. - Но, по правде говоря, лишь немногие из нас были в Америке, тогда люди не меняли самолеты как перчатки. Привозные пластинки в магазинах стоили дорого, и их трудно было найти, рок-прессы не существовало, так что информации было очень мало, и ее качество оставляло желать лучшего. Ходили какие-то слухи о THE VELVET UNDERGROUND и THE JEFFERSON AIRPLANE».

Тогдашняя подружка Джона Хопкинса получила свою порцию славы, снявшись в 15-минутном отрывке ультраандеграундного фильма Энди Уорхола (Andy Warhol) «Тренер» («Couch»), где она исполняла роль женщины-начинки в сексуальном бутерброде с двумя темнокожими партнерами. Она только что вернулась из Нью-Йорка с захватывающим рассказом о The Exploding Plastic Inevitable - перфомансе с разностилевыми исполнителями, - проходившем в The Dom с участием THE VELVET UNDERGROUND. Эта же девица также привезла пленку с песнями Лу Рида (THE VELVETS еще только должны были выпустить свой первый альбом).

«Когда ко мне попали ФЛОЙД, - вспоминает Дженнер, - я решил, что должен стать рок-менеджером. Я услышал о THE VELVET UNDERGROUND на одной вечеринке, а позже мы прос­лушали их демонстрационные пленки - «Kiss The Boot Of Shiny Leather» («Целуй туфлю из сияющей кожи») и все такое. Я подумал, что они - весьма недурны, я должен быть их менеджером. Я позвонил Джону Кейлу (John Cale) и сказал: «Привет, я - Питер Дженнер. Мне кажется, я мог бы заняться вашим менеджментом». Кейл, игравший у ВЕЛЬВЕТ на электрической скрипке, разочаровал его, сообщив, что их делами уже занимается господин Уорхол. Дженнеру и его коллегам не оставалось ничего иного, как заняться копированием The Exploding Plastic Inevitable или танцзалов Хэйт-Эшбери «Авалон» и «Филмор» (или, вернее, копированием того, как они ПРЕДСТАВЛЯЛИ СЕБЕ то, что там происходит). «На самом деле мы не знали, что там происходит, - говорит Дженнер. - Тогда мы создали свою версию андеграунда. Когда я туда приехал, то увидел, что то, что у нас происходило, в корне отличалось от Америки. Из-за маломощных ламп свет пришлось установить высоко, и он давал огромные тени. Это было совершенно непохоже на парализующие вспышки высокотехнологичных светоустановок в зале «Филмор». Но все-таки во флойдовском светошоу было больше фантазии». Другое коренное отличие заключалось в том, что ни у THE JEFFERSON AIRPLANE, ни у THE GRATEFUL DEAD не было СВОИХ собственных светоустановок. В Сан-Франциско в большинстве случаев залы нанимали независимые световые команды - как, например, The Joshua Light Show. С самого начала у ФЛОЙД функции света и музыки были более тесно переплетены.

Дженнер рассказывает, что двадцать лет спустя он испытал чувство deja vu, когда сопровождал своего клиента Билли Брэгга (Billy Bragg) в его необычайно успешном турне по СССР и проявил живейший интерес к русскому року. «Русские обладали настолько скудными знаниями о западной музыке, что появлявшееся у них мало-мальски интересное развивалось немного не в том направлении. Из тех крох, что к ним просочились, они создали собственный мир. Впоследствии мир этот жил своей жизнью и обладал своими характерными чертами. Подобное незнание в Советском Союзе, наряду с огромным желанием узнать, что же происходит в данный момент в Великобритании, приводит к появлению своей собствен­ной (советской) музыкальной сцены, подобно тому как было в Англии в конце 60-х».

 

Дженнер начал набирать персонал компании «Блэкхилл Энтерпрайзис» из жильцов своего дома. В здании на Элбрук-роуд проживал также ювелир Мик Миллиган (Mick Milligan) и его подруга Джун Чайлд (June Child), не считая около дюжины котов, большинство из которых были черными и имели кличку Squeaky. Этажом выше жил молодой мод-стиляга, сбежавший из провинции, Джон Марш (John Marsh). А одно время, по иронии судьбы, в той же квартире обитал и Майк Ратледж (Mike Ratledge) из THE SOFT MACHINE - соперников ФЛОЙД по андеграундной сцене. По моде тех времен, сия пестрая компания жила «одной коммуналкой», иногда пробав­ляясь лишь уцененными овощами и фруктами, не распроданными до закрытия рынка на Портобелло-роуд.

Энергичная и деятельная Джун Чайлд - более известная, после того как она вышла замуж за поп-легенду Марка Болана, как Джун Болан (June Bolan) - стала секретаршей и доверенным лицом компании практически случайно. «В то время я не работала, - вспо­минает она, - так что я весь день торчала дома, в моей комнате в подвальном помещении. Питер тогда преподавал в Лондонской школе экономики, я не уверена, что знаю, чем тогда занимался Эндрю. А телефон все звонил и звонил, так что я постоянно отвечала на звонки, и каждый раз речь заходила о ФЛОЙД. Однажды я сказала Питеру и Эндрю: «Глупо как-то получается. Почему бы вам мне не платить?». Я получала около трех фунтов, восьми шиллингов и шести пенсов в неделю - сущие гроши. Но зато наличными». Тогда Дженнер прекратил брать с нее квартирную плату.

В то время в обязанности Джун входило все - от вождения автофургона ФЛОЙД до сбора их гонораров и выплаты зарплаты. Тем временем Джон Марш (John Marsh) стал активно работать с группой в качестве светотехника на общественных началах - это продолжалось до тех пор, пока его не уволили из книжного магазина Диллона. А причина увольнения была вполне прозаическая - он брал слишком много отгулов. Таким образом, и Марш попал в штат «Blackhill».

После того как Джо Гэннон уехал на Западное побережье США (20 лет спустя он появится за пультом управления световым шоу во время турне Элиса Купера), основная тяжесть по проектированию и воплощению в жизнь «каплевидного шоу» легла на плечи мастеровитого и изобретательного Питера Уинна Уилсона, который, помимо всего прочего, подрабатывал, продавая сконструированные им самим солнцезащитные психоделические очки разных фасонов. Именуемый в ранних рецензиях пятым флойдовцем, Уинн Уилсон был еще и роуд-менеджером группы, хотя водительских прав у него не было. Как светорежиссер он получал проценты от гонорара группы, что вызвало некоторые трения между ним и остальными членами команды, как только их доходы пошли резко вверх.

Сюзи Голер-Райт, получившая известность в кругах андеграунда как «дебютантка» психоделии, помогала Уинну Уилсону управляться с флойдовским световым шоу. «Сюзи была милой, - говорит Джун Болан. - Тоненькая, как тростиночка, с потрясающе ровными зубками и самой чарующей улыбкой на свете. Красота да и только -как говаривали в те славные дни».

 

Сид Барретт жил на верхнем этаже дома Питера и Сюзи с под­ружкой, стильной моделью по имени Линдси Корнер (Lindsay Korner). Отзывчивая и добродушная, Линдси оставалась преданной Сиду на протяжении всей эпохи его пребывания во ФЛОЙД, полной взлетов и падений.

Обе парочки наслаждались богемным, расслабленным образом жизни, поздно вставая по утрам, часами «зависая» в баре «Polio» на Олд Комптон Стрит, где они набивали брюшко сэндвичами и всякими жареными-пареными блюдами, а дома допоздна играли в восточную настольную игру «Го».

Потом Барретт забросил эту игру и с головой погрузился в китай­скую «Книгу бытия» («I Ching»), которая и послужила толчком к созданию песни «Chapter 24»: «Изменения оборачиваются успехом... Действие приносит удачу...».

Теперь, когда ФЛОЙД стали набирать высоту, Сид забросил свои занятия живописью и сосредоточился на написании песен - «музыки в цветах», создавая их с такой самоотверженностью и проявляя такие способности, что даже близкие ему люди были поражены. Источники его вдохновения были типичными для ангдеграунда: восточные предсказания и детские сказки, бульварная фан­тастика и саги Толкиена о Средиземье, английские народные бал­лады, чикагский блюз, авангардная электронная музыка, Донован, THE BEATLES и THE STONES. Все это попадало в бурлящий котел его подсознания только для того, чтобы выплеснуться наружу и обрести форму в голосе, звуке и стиле. И стиль этот был уникальным - барреттовским.

«Раньше, - говорит Уинн Уилсон, - гораздо больше времени уходило на сочинение композиций, чем на их исполнение. Сид работал над материалом, думая, скорее, о его сценическом вопло­щении, чем о записи. Написав текст песни, он концентрировался на основной музыкальной теме, затем без конца «обсасывал» ее, готовясь к тому моменту, когда надо будет импровизировать на сцене. То были счастливые дни - все тогда казалось прекрасным. События разворачивались именно так, как хотелось Сиду. В его распоряжении был неограниченный запас времени - сочиняй, играй! Помню, как он сидел, играя словами и выкуривая при этом огромное количество гашиша и «травки». Спокойная обстановка. Это позже она стала слишком давящей и искусственной».

«Сид был очень непростым человеком, именно непростым, — говорит Джун Болан. - Он писал удивительные песни с невероят­ными текстами. В начале, когда он был более собранным, он напоминал зашоренную лошадь. Он сидел и часами играл замеча­тельные вещи на гитаре, писал, ЗАНИМАЛСЯ ТОЛЬКО ЭТИМ - больше ничем. Он делал поразительные успехи».

«В те дни именно он был самым творческим человеком в группе, заложившим ее основу. Сидя дома и сочиняя песню, он задумывался над тем, что должен играть барабанщик, а что - басист. Он очень хорошо держал ритм и играл соло, точно зная, что ему хочется услышать. Бывало, он подходил на репетициях к Нику Мейсону и говорил: «Я хочу, чтобы ты сыграл вот так, а вот что должно полу­читься».

Суми Дженнер никогда не считала Сида особенно общительным человеком: «Он просто самовыражался в своей музыке». Ее муж вспоминает о Барретте так: «Он - наиболее творческая личность из всех тех, с кем мне приходилось сталкиваться. Потрясающе, но факт: за несколько месяцев, проведенных в квартире на Ирлхэм Стрит, Барретт написал почти все песни для ФЛОЙД и для своих соло-альбомов».

«Все происходило спонтанно, идеи так и выплескивались на бумагу. Насколько я мог судить, он не был каким-либо гением-мучеником, выдавливающим из себя свою боль. Когда люди пишут, не ограничивая себя и не подавляя, выходит гораздо лучше, чем когда их начинает заботить их собственное величие».

Питер Дженнер сделал весьма весомый (хотя своевременно и не замеченный) вклад в этот мощный выплеск творческой энергии. Об этом свидетельствует история появления мощного риффового лейтмотива «Interstellar Overdrive» - длинного инструментального номера, служившего кульминацией всех выступлений Сида с ФЛОЙД. Все началось, когда Дженнер попытался напеть песню Берта Бакара (Burt Bacharach) «My Little Red Book», услышанную им в обработке группы LOVE. «Я не самый лучший в мире певец: со слухом у меня беда, - говорит Дженнер. - Сид повторил рифф на гитаре и спросил: «Так что ли?». Конечно, рифф был совсем другим, потому что, сами понимаете, мое гудение, или жужжание, было ужасным ...».

К октябрю 1966 года ФЛОЙД были в состоянии ответить на вызов, брошенный им ведущим лондонским журналистом Аланом Джонсом (Allan Jones) из «Melody Maker». Он, в частности, писал: «Психоделические версии «Louie Louie» не проходят, но если они сумеют вплести свои электронные достижения в мелодичные и лиричные песни, уходя от устарелых ритм-энд-блюзовых стандартов, то в ближайшем будущем они добьются успеха». С появлением таких оригинальных барреттовских композиций , как «Astronomy Domine», «The Gnome», «Mathilda Mother» и гимн «травке» - «Let's Roll Another One», вещи Чака Берри и Бо Дидли бесследно и навсегда испарились из репертуара ФЛОЙД.

Творческая активность Барретта, расцветающая пышным цветом по ночам, вскоре проявила себя на сцене. Именно Сид навел Пита Тауншенда на мысль совместить функции ритм- и соло-гитариста в одном лице. Его новшества простирались от игры на слайд-гитаре с помощью любимой зажигалки «Зиппо» до использования специаль­ных эффектов-примочек «Бинсон».

Во время кульминационных моментов концертов - тридцати -тридцатипятиминутных свободных импровизаций на тему «Inter­stellar Overdrive» и «Astronomy Domine» - Барретт превращался в крутящегося и вертящегося дервиша. То и дело используя фидбэк, он размахивал руками, а светоустановки проецировали колеблющие­ся тени на установленный сзади экран. Майлз сообщает, что «Барретт развивал музыкальные новшества, доходя до опасных пределов и танцуя на краю пропасти, удерживаемый подчас только докатывав­шимися до них волнами одобрения со стороны публики, находив­шейся на расстоянии нескольких дюймов от их ног».

«Под конец, доведя аудиторию до экстаза, Ник возвращался к отбивке, которая переходила в коду, и люди могли перевести дыхание».

«Сид уводил вас в совершенно другой мир, - вспоминает Суми Дженнер. - Находясь на сцене, он, казалось, гипнотизировал публику. Остальные еле-еле за ним поспевали».

Барретт и ВЫГЛЯДЕЛ обалденно. Одним из первых он открыл для себя психоделический магазинчик «Granny Takes A Trip» и сделался настоящей витриной того, что Джун Болан назвала «удивительным чувством одежды». Он был, словно манекен. Все, что он надевал, смотрелось потрясающе. Он носил рубашки из атласа со всевозможными украшениями, шарфы и все такое прочее. И внешне Сид был самым симпатичным из группы. Этакий «гений, похожий на Адониса». По словам Суми, Сид постоянно изменял свою внешность. «Непонятно почему, он и Линдси сделали одинаковые прически и носили одинаковую одежду - их невозможно было отличить друг от друга». Едва ли Питер Дженнер был одинок в своем убеждении, что из всех четверых флойдовцев Барретт был «на много голов выше и гораздо важней», и, действительно, «ФЛОЙД были ЕГО группой».

Напротив, Ник Мейсон производил впечатление случайного человека (хотя он даже собрал восемь томов газетных вырезок о ФЛОЙД). Приветливый и занятный «барабанщик-повеса» произвел, тем не менее, на немногих, близких к группе людей, впечатление «высокомерного сноба, надменного и циничного. Может быть, он не был особенно уверен в себе и прикрывался таким имиджем, как щитом? Ведь Ник должен был производить впечатление лучшего ударника ведущей группы, хотя на самом деле он таким не был. С годами, похоже, его характер смягчился». Питер Дженнер, наоборот, считал его не таким психически неуравновешенным, как все флойдовцы, и всегда говорил, что с Мейсоном легко работать.

По крайней мере, то, что у Рика Райта - золотое сердце, было видно невооруженным глазом (как, впрочем, и то, что от рождения он был человеком легкоранимым). Один товарищ флойдовцев до-звездного периода назвал его «мягким и приятным, но неуверенным и колеблющимся человеком», сильно зависевшим от его «более решительной и практичной» жены Джульетты. Сначала коллеги подтрунивали над Риком за то, что в любой песне он играл один и тот же пассаж, который они так и назвали «Rick's Turkish Delight». Райт был наиболее близок к Барретту как в творческом, так и в чисто человеческом отношении. «На сцене, - пишет Майлз, - Рик поддерживал ощущение присутствия чего-то астрального, мира-жируя, как привидение, и извлекая из своего органа призрачные ноты, которые мягко вплетались в общее звучание группы».

«В начале карьеры, - говорит Дженнер, - Рик, как правило, всем настраивал гитары. Сида нельзя было беспокоить: он не был в этом деле асом, но мог бы заняться настройкой, если бы приспи­чило, а Роджер - тот и вовсе не различал полутонов, тут все было бесполезно. Я никогда особенно не ценил игру Роджера на басу -неудивительно, что он меня невзлюбил. Я так и не привык к тому, что он сам не мог настроить бас-гитару. Он не был похож на Сида, у которого музыка была в крови».

Однако по меньшей мере один приближенный к группе человек - Джо Бойд - отдавал должное напористому стилю игры Уотерса, фирменным знаком которого и значительным вкладом в саунд ФЛОЙД были резкие переходы на октаву вниз. Группа во многом обязана Роджеру своим успехом на начальном этапе своей карьеры - он был загружен работой по горло. Уотерс взял на себя органи­зацию деятельности ФЛОЙД и выступал в качестве пресс-секретаря коллектива. То, что при росте шесть футов один дюйм (185 см) Роджер был чуть выше остальных и немного старше, создавало вокруг него ауру главного человека в ансамбле. Дженнер считает Уотерса «невероятно трудолюбивым и обязательным» и – бесспорно - «самой сильной личностью в группе».

Еще одним крупным проектом Свободной школы стал выпуск первого британского андеграундного журнала «IT» (иногда его называют газетой - прим. пер.). Майлз и Джон Хопкинс, имея весьма скромный опыт в издательских делах, но желая превратить сей орган печати в солидное «международное издание по вопросам культуры», который можно было бы спокойно сравнивать с нью-йоркским «Village Voice» или «East Village Other», объединили свои усилия с энергичным заезжим американцем по имени Джим Хейнз (Jim Haynes). Хейнз - основатель эдинбургского передового книжного магазина «Пейпербэк Букшоп», театра «Трэверс», а позднее Лондон­ской Лаборатории Искусств (London's Arts Lab) в Ковент-Гардене - мог похвастаться знакомством с такими влиятельными людьми, как вдова Джорджа Оруэлла (George Orwell) Соня и антрепренер Виктор Герберт (Victor Herpert). Соня порекомендовала первую машинистку для издания, а Герберт одолжил четыре сотни фунтов. Для офиса Майлз предоставил подвальное помещение книжного магазина «Индика».  Название издания было навеяно часто задаваемым вопросом, типа: «What shall we call it?» («А как мы его назовем?»), и практически мгновенно «IT» превратилось в аббревиа­туру «International Times».

Для презентации выходящего раз в две недели нового журнала Хопкинс и Майлз решили организовать эпохальное представление с участием ПИНК ФЛОЙД. Лучшим местом для проведения мероприятия «Рейва с вечера до утра», или «Бреда-на~всю-ночь», или же «Всенощного бдения» («All Night Rave»), они посчитали расположенный на севере Лондона и построенный около века назад как локомотивное депо (о чем красноречиво свидетельствовали сохранившиеся на полу рельсы) полузапущенный «Раундхауз» (Roundhouse). Позднее комплекс приобрела «Gilbey's Gin Company», соорудившая дополнительные помещения для хранения чанов с джином в виде балкона, поддерживаемого с сомнительной надеж­ностью деревянными колоннами.

В 1966 году, как вспоминает Хопкинс, «Раундхауз» представлял собой холодное, запыленное, пустое хранилище для джина, которое ни для чего не использовалось и выглядело подходящим местом для запуска на орбиту истории журнала (он же газета!) «IT». К этому же помещению давненько присматривался и драматург Арнольд Уэскер (Arnold Wesker), создавший организацию под названием «Центр 42». Целью «Центра» было донесение света культу­ры в массы при помощи тред-юнионов, т.е. профсоюзов, - идея, соответствовавшая традиционному социализму. Каким-то образом он заполучил это здание, но не отреставрировал его».

Различие между благодетелем левого толка (причем эта левизна была старого образца) типа Уэскера и представителем нового поко­ления психоделических импрессарио в лице Хоппи заключается в том, что, прежде чем приступить к реконструкции, Уэскер терпе­ливо ждал момента, когда нужная сумма в полмиллиона будет соб­рана с помощью всяческих пожертвований и отчислений, а ребята из «IT» просто попросили ключи, пообещали приглядывать за поряд­ком и приступили к делу. «В те дни происходило много интересного, - говорит Хопкинс, - а все потому, что люди не понимали, что они пытаются осуществить невозможное. И это срабатывало: вот если бы мы сидели и раздумывали, как бы все сделать правильно и рационально, то «IT» никогда бы не увидел свет, а я никогда не открыл бы клуб «UFO». Хорошо, что мы и не подозревали о невоз­можности воплощения в жизнь наших задумок. Именно поэтому то время было столь восхитительным и волнительным».

Вечером 15 октября 1966 года Хоппи, Майлз и К° не только с успехом провели презентацию «IT» и открыли «Раундхауз» (ставший с тех пор общепризнанным местом проведения музыкальных концертов и театральных постановок), но и катапультировали на рок-орбиту ПИНК ФЛОЙД.

«Это, - говорит Майлз, - был первый большой концерт группы. Мы заплатили им 15 фунтов - гораздо больше, чем получили THE SOFT MACHINE, поскольку у ФЛОЙД было световое шоу, а у «машинистов» - не было».

Событие, объявленное как «Pop Op Costume Masque Rag Ball», привлекло внимание сливок общества - ведущих специалистов в сфере моды, искусства и поп-музыки, - представших пестро одетыми в сверкающие кафтаны, цветастые пижамы и украшенными воен­ными регалиями всех времен и народов. Явились туда и Пол Мак­картни с Мэриан Фейтфул (Mariann Faithfull). Он - в белых одеждах араба, она - в виде монахини (с обнаженными отдельными частями тела). Тусовку почтил своим присутствием и Микеланджело Антониони (Michelangelo Antonioni), занятый съемками фильма о свин­гующем Лондоне «Фотоувеличение» («Blow-Up»), - под руку с почти одетой Моникой Витти (Monica Vitti). «Мы были очень нахальными, - говорит Майлз, - и притворялись, что в упор их не видим». По прибытии каждому обладателю билета в торжественной обстановке вручался кубик сахара, не содержавший, однако, никаких химикатов (в зале подобного богатства было навалом). Тем не менее, большая часть публики предполагала, что эти самые кубики все-таки были пропитаны жидким наркотиком.

«На самом деле это было кошмарным сном, - вспоминает Майлз. - На две тысячи человек было всего два туалета, и они немедленно оказались переполненными. Лестница, которая вела в «Roundhouse» с улицы, была такой узкой, что можно было идти только вверх или только вниз, на ней не могли разминуться два человека. Не дай Бог, случись какой-нибудь пожар: всех бы прихлопнуло, как в западне!». Итак, зрителей запустили в зал, и они благополучно обнаружили, что в этот промозглый осенний вечер помещение не обогревается (хотя, по словам Хопкинса, «когда там собралось 2000 человек, то в зале значительно потеплело»).

«Мы сами не знали, какого черта мы там делаем, - говорит Майлз. - Мы были просто глупыми детьми. Полиция рыскала поблизости, но и ОНИ не могли подняться по лестнице наверх. В два часа ночи там еще стояла очередь желающих попасть внутрь, которая растянулась на квартал. В конце концов, им удалось высадить заднюю дверь и попасть на представление». Тем временем накренив­шийся автофургон ФЛОЙД опрокинул шестифутовую емкость с только что приготовленным для хепенинга желе.

Несмотря на все эти мелкие неприятности, «Всенощное Бдение» (Ail-Night Rave) преуспело в объединении под одной крышей разноязычных «племен» зарождавшегося лондонского андеграунда. Как вспоминает будущий писатель-фантаст (а тогда рассыльный в офисе «IT») Крис Раули (Chris Rowley), в «Раундхаузе» «они брата­лись, делились «косяками», трепались вдохновенно о чем угодно... заряжали электрическими разрядами облака, отправляя послания любви и мира... Разве когда-нибудь еще среди людей проявлялся такой небывалый оптимизм, не основанный ни на чем? Такого, наверное, не было с 1914 года, когда наши парни отправлялись умирать в бою».

ПИНК ФЛОЙД показали себя с лучшей стороны - их световое шоу, проецировавшееся из стоявшего за Gilbey's Gin симпатичного старинного вагончика, производило ошеломляющее впечатление в кромешной темноте. Согласно отчету, опубликованному в самом «IT», «ФЛОЙД делали диковинные вещи, наполняя аудиторию скрипящими звуками эффекта фидбэк, поражая танцующими на их фигурах проецируемыми слайдами (капельки краски текли по слайдам, чтобы передать ощущение открытого космоса и доисто­рических миров), а прожектора мигали в такт барабанам». Во время исполнения «Instellar Overdrive» «вырубился» маломощный генера­тор, и выступление, проходившее в атмосфере полной непредска­зуемости, оборвалось.

О таком событии пресса сообщила даже в самой Калифорнии. Отчет Кеннета Роксрота (Kenneth Roxroth), сварливого гостя Майлза из «The San Francisco Examiner», гласил, что представление мало чем отличалось от уже существующих шоу, а развлечение как таковое не удалось на все сто процентов из-за хаоса и грязи: «Коллективы не устраивали никакого шоу, там выступал огромный сборный ансамбль на небольшой центральной сцене. Иногда они работали очень ритмично , а иногда - нет...».

«Мне казалось, что я плыву на «Титанике». Я не собираюсь жаловаться, но уже тот факт, что лондонская полиция и пожарные разрешили людям собраться в такой западне, буквально ошеломил меня».

Судя по всему, почтенный американец и представить себе не мог, что SOFT MACHINE и PINK FLOYD могли на самом деле играть какую-нибудь МУЗЫКУ.

«Музыка, - с готовностью признает Майлз, - была чрезвычайно экспериментальной, да никто на другое и не рассчитывал. Микрофоны у THE SOFT MACHINE были установлены на мотоцикле, на котором парень по имени Деннис выделывал всякие штуки. Вообще-то имя этого трюкача на пластинках не указывалось, но в то время он входил в состав группы. Когда начали выступать ФЛОЙД, Деннис взял девчонок, чтобы покатать их по улицам вокруг «Раундхауза»...».

ФЛОЙД удостоились чести быть упомянутыми в «The Sunday Times», авторитетной британской газете. Вот что она писала: «Вчера вечером на презентации нового журнала «IT» поп-группа под названием ПИНК ФЛОЙД исполнила волнующую музыку. Их выступление сопровождалось демонстрацией цветных изображений на большом экране за спиной музыкантов. Кто-то соорудил целую гору желе, которая была съедена в полночь, а кто-то припарковал свой мотоцикл прямо в центре зала. Разумеется, все было весьма психоделично».

Статья заканчивалась словами Роджера Уотерса: «Наша музыка может вызвать у вас звуковые кошмары или швырнуть вас в водоворот экстаза. Скорее - второе. Мы замечаем, как наша публика перестает танцевать . Наша цель - заставить их застыть с открытыми от удивления ртами, полностью погрузившись в музыку».

 

Глава 4. Да будет больше света!

После презентации «IT» регулярные выступления ПИНК ФЛОЙД в Церкви Всех Святых, которые фирма «Блэкхилл» проводила под лозунгом Тимоти Лири «Включайся, настраивайся, выпадай», настолько вошли в моду, что маленький церковный зал не мог вместить всех желающих. 3 декабря ФЛОЙД дали второй концерт-бенефис в «Раундхаузе», в поддержку мажоритарных выбо­ров в Южной Родезии. Тусовка проходила под девизом: «Психоделия против Яна Смита» (Ян Смит, как известно, был премьер-минист­ром Родезии). На плакате также было указано: «Захватите ваши собственные принадлежности для хепенинга и выхода в астрал. Торможение - по собственному усмотрению»). Девять дней спустя ансамбль выступил в более вместительном (и престижном) Ройял Альберт-холле. Затем плотный график группы заставил их вернуться в «Раундхауз», чтобы как следует подготовиться к встрече нового 1967 года в программе «The Giant Freak-Out Ail-Night Rave», где на одной площадке с ними выступили не только THE MOVE (расколо­тившие, согласно принятому ритуалу, три телевизора и автомобиль), но и THE WHO (которые, в свою очередь, тоже попытали счастья в тотальном отключении электроэнергии). Одним словом, ФЛОЙД очень быстро набирали темп и вес, а их менеджеры только успевали поворачиваться.

Тем временем «IT» стремительно несся к банкротству. Для привлечения внимания компаний звукозаписи журнал постоянно печатал интервью с популярными исполнителями, в частности с THE BEATLES, которые, в свою очередь, на всю катушку старались использовать возможность распространяться сколько душе угодно о наркотиках, политике и Боге . И произносить слово «fuck» столько раз, сколько им хотелось. Ни фэнзины, ни солидные музыкальные издания таких штучек не позволяли. Майлз особенно подружился с Полом Маккартни, который запросто заглядывал к журналисту Домой, чтобы помочь смакетировать журнал. «Но мы уже не могли существовать за счет только одних объявлений, - говорит Майлз, -Потому что деньги поступали к нам весьма нерегулярно, с большими задержками. Да и распространителя у нас не было: все продавалось на улицах, а те немногие магазины, которые соглашались нас распространять, получали издание по почте. Наличные исчезали с катастрофической быстротой».

Джон Хопкинс вспоминает, что именно Джо Бойд - «делец еще тот» - вбил себе в голову идею найти не только источник «постоян­ного притока наличных» для «IT», но и помочь всем желающим попасть в Церковь Всех Святых. Все, что, по его разумению, нужно было сделать, - так это раздвинуть рамки Мастерских света и звука для охвата большей аудитории, предпочтительно из деловой части города. Таким образом, Хопкинс и Бойд обшаривали Вест-Энд в поисках подходящего места, пока не натолкнулись на заброшенный танцзал Blarney Club в подвале дома номер 31 по Тоттенхэмкорт-роуд. Хозяин-ирландец с радостью согласился сдавать им помещение по пятницам по 15 фунтов стерлингов за вечер.

«Мы решили устроить концерты две пятницы подряд, - говорит Хопкинс, - один перед рождеством, а другой - после. Посчитали: если это сработает - отлично, не сработает - это всего лишь два представления. Мы нашли людей, согласившихся сделать психодели­ческие постеры, выписали ФЛОЙД. На представление пришла куча народу. В следующий раз публики было еще больше».

Джо Бойд, впавший в немилость у начальства на Электра Рекордз, нашел себе новое местечко - он стал музыкальным директором набирающего силу клуба. В тот вечер, когда клуб открылся - 23 декабря 1966 года, - название заведения рекламирова­лось на постерах Майкла Инглиша (Michael English) как «Night Tripper» («Ночной путешественник»).

Подложкой для написанных тонким шрифтом букв служила фотография Карен, симпатичной невесты Пита Тауншенда. Неделю спустя клуб превратился в UFO («НЛО») (произносится «you -foe»; «ты - враг», «ю-феу»).

«Мы сделали его таким, каким, по нашему мнению, должен был выглядеть психоделический ночной клуб в Сан-Франциско, -говорит Майлз, - хотя никто из нас никогда в таковом не бывал и не имел о нем ни малейшего представления. Мы показывали фильмы с участием Мэрилин Монро (Marilyn Monroe), фильмы Кеннета Энгера (Kenneth Anger) и «Нарезки» («Cut-Ups») Уильяма Берроуза - все, что считалось тогда очень интересным и дико новаторским. В клубе можно было отведать фруктовый сок и сэндвичи, но никаких алкогольных напитков не было, что, с позиций сегодняшнего дня, выглядит весьма и весьма странным. Было там и специальное помещение, где Кэролайн Кун (Caroline Coon) задушевным разгово­ром пыталась помочь людям, пережившим неприятное «путешес­твие». Там же размещались отделы небольших магазинчиков, один был от «Granny Takes A Trip», где можно было заказать себе новый психоделический наряд. В клубе имелся киоск с андеграундной прессой, которую раздавали бесплатно. И складывалось впечатление, что ФЛОЙД играли там целую вечность, а клуб функционировал долгие годы, хотя на самом деле просуществовал он всего ничего». Когда UFO, наконец, закрылся, Майлз опубликовал эпитафию в «IT»: «Это был клуб в полном смысле этого слова: большинство людей были знакомы друг с другом, встречались там, чтобы обсудить свои дела, договориться о встречах, ланчах и обедах на будущей неделе, обсудить содержание следующего выпуска «IT», планы Лаборатории искусств, SOMA (парламентское лобби за легализацию марихуаны) и разные проекты типа, как сделать так, чтобы Темза стала желтой, или - как убрать заборы в Ноттинг-хилл. Деятельность и энергия, излучаемая клубом, были гораздо весомее табачного дыма, стоявшего там столбом».

Более того, подобно Нью-Йорку, «городу, открытому все 24 часа», клуб работал круглые сутки, что для сонной столицы Вели­кобритании было делом неслыханным - здесь даже пассажирский транспорт прекращал работу к полуночи (в предрассветные часы дети-цветы, словно овощи на грядке, украшали своими вконец измотанными телами полированный пол танцзала).

«Клуб был нужным местом, появившимся в нужное время, -говорит Хопкинс. - А поскольку ничего подобного раньше не было, он стал очень популярным», особенно благодаря таким журналис­там, как Крис Уэлч (Chris Welch) из «Мелоди Мейкер», которые несли свет истины в народные массы:

«Теперь в Лондоне у людей-колокольчиков (Bell People) есть своя собственная штаб-квартира: UFO, что расшифровывается как «Неопознанный летающий объект» (Unidentified Flying Object) или «Подпольный выпендреж» (Underground Freak-Out), это заведение принято считать первым психоделическим клубом. Молодые люди со счастливым выражением лиц, размахивая зажженными аромати­ческими палочками, танцуют танцы, напоминающие греческие, -поднимая вверх руки и позвякивая колокольчиками, развеваются повязанные шарфы, повсюду мелькают шляпы весьма странных фасонов.

Были там красивые слайды, разбрасывавшие лучи света над веселящейся толпой, в порыве единения стоявшей или сидевшей на корточках. Люди наслаждались световым шоу или слушали группу LOVE, которая звучала не так громко, как это принято на дискотеках. То и дело звучали призывы вести себя мирно, так как в любой момент могла нагрянуть полиция. Два молодых констебля на самом деле зашли в клуб и остались вполне довольны тем, что там царил порядок. Действительно, все было здорово: светошоу были «ураган­ными», музыка - «диковинной», а в остальном и в общем все было очень прилично».

«Мы сделали то, что хотели, - говорит Хопкинс. - Мы не проигры­вали пластинки очень громко, как это было принято в других клубах. Когда их меняли, были пятиминутные паузы, так что посетители могли поздороваться и поговорить друг с другом - это создавало просто чудесную атмосферу. Все было легко и не в напряг». Атмосфера действительно была столь непринужденной и свободной, что на одном представлении ФЛОЙД, как вспоминает Пит Браун, какой-то приколист «выскочил из своей одежки, пронесся по лестнице и почесал нагишом прямо по улице, в аккурат мимо полицейского участка. Вечер был теплый, и полицейские с удовольствием дышали свежим воздухом, как вдруг какой-то умник пробегает в чем мать родила - для 1966 года это событие было невероятным! Полицейские принялись гоняться за ним по всей улице».

«Клуб был ТАКИМ спокойным местом, - рассказывает Майлз, - что такие знаменитости, как THE BEATLES или THE WHO, или Джими Хендрикс, могли появляться в клубе совершенно запросто, бродить по нему и ходить, и никто не доставал их просьбами дать автограф. Несомненно, на самом деле это был самый хипповый клуб в городе, где звучала самая интересная музыка, а такие группы, как ФЛОЙД, могли исполнять длиннющие, усложненные версии своих песен». Как-то раз Питер Дженнер заметил в толпе Роя Орбисона (Roy Orbison).

Эта «площадка для рискованных игр», как ее называл Пол Маккартни, стала для ФЛОЙД (главной приманки первых четырех вечеров ) тем же, чем ливерпульский клуб Cavern был для THE BEATLES. «Именно в UFO, по словам Хопкинса, ФЛОЙД преврати­лись в лучшую группу культуры андеграунда, за ними по пятам шли THE SOFT MACHINE. Они были, словно БИТЛЗ или СТОУНЗ альтернативной музыки».

Позже Джо Бойд отлично использовал в интересах дела таланты группы TOMORROW, (где играл Твинк (Twink) - будущий музыкант группы Барретта и Стив Хауи (Steve Howe) - гитарист YES и THE CRAZY WORLD OF ARTHUR BROWN. Именно в UFO первый раз в день выхода «A Whiter Shade Of Pale» «живьем» высту­пили PROCOL HARUM, они же играли там неделю спустя, когда песня уже добралась до второго места в хит-парадах. На подмостках UFO крутилась нескончаемая череда поэтов, мимов, жонглеров, равно как концептуальный театр и танцевальные труппы свободной формы типа «Взрывающаяся галактика Дэвида Медалья» (David Medalla's Exploding Galaxy). Но именно ФЛОЙД всегда считались своей, домашней группой.

В плане акустики и света промозглый, сырой воздух, страшно низкий потолок помещения и узкая площадка клуба оставляли желать лучшего. Следом за показаниями приборов об уровне гром­кости в 120 децибел на концертах ФЛОЙД в клуб явился сам пред­седатель Королевского института по изучению проблем глухоты, который предупредил, что «если и в дальнейшем уровень громкости не будет снижен, то, несомненно, это может повредить органы слуха». Тем не менее, как говорит Питер Уинн Уилсон, «в UFO каждый разрабатывал свои идеи (ФЛОЙД - музыкальные, я - свето­технические). К творчеству располагала царящая там атмосфера. Мы увешали фонарями все стены. Рассел Пейдж (Russell Page) и я взялись за оформление одной половины помещения, а Марк Бойл (Mark Boyle), обладавший тонким вкусом и артистизмом, занимался другой частью».

Распоряжавшийся светоаппаратурой в UFO Бойл занимался этим ремеслом с 1963 года, когда он принимал участие в постановке авангардного театра Джима Хейнза (Jim Haynes). В отличие от Уинна Уилсона, Бойл строил свою карьеру с дальним прицелом, возведя пиротехнику в ранг искусства на рынке шоу-бизнеса (он не брезго­вал и такими приемами, как мыльные пузыри, поднимающиеся из-за спин музыкантов). Другая часть клуба освещалась Джеком Брей-слэндом (Jack Braceland), который был известен и тем, что содержал одно из самых известных поселений английских нудистов. Изобре­тения самого Уинна Уилсона включали «группу лучей света для каждого из четырех музыкантов. Я собрал установку, которая крути­лась возле органа Рика, «цепляя» его плечи и голову. Еще несколько конструкций располагались перед ударной установкой и перед Сидом и Роджером. Помимо освещения музыкантов, аппараты отбрасывали тени на экран, висевший сзади. Туда падал свет от одного фонаря, и если в тот момент он совпадал с лучом, упавшим туда раньше, то получалась комбинация цветов. Таким образом, на экране танцевали цветовые пятна, что смотрелось потрясающе, особенно если учесть, что все это постоянно контролировалось и регулировалось в соответствии с музыкой».

«Мы продумывали смешные эффекты для проектора с поляриза­тором и устройством, отвечающим за разложение лучей света, вставляя туда кусочки латекса или полиэтилен. Особенным способом разрывая полиэтилен, можно было добиться появления замеча­тельных картинок - лучей, красиво разбегающихся в бесконечность во всем многообразии цветового спектра. Я постоянно делал Джун заявки на покупку презервативов, потому что они сделаны из высококачественного латекса». Однажды автофургон ФЛОЙД был остановлен за пустяковое нарушение правил движения. Полиция меньше всего ожидала увидеть внутри Джона Марша (John Marsh), который, держа обложку от пластинки на коленях, ловко расправ­лялся ножницами с кучей презервативов. «Это наш роуди, - объяс­нил Уинн Уилсон. - Сейчас он разрезает презервативы, но он вообще с приветом». Помимо всех чисто эстетических моментов, световое шоу ПИНК ФЛОЙД в значительной мере влияло на отношения, складывающиеся у группы со слушателями. Каждый исполнитель как личность терялся или в буквальном смысле растворялся (или подавлялся) в ходе выступления. На улице флойдовцев очень редко узнавали в лицо. Таким образом коллектив преуспел в достижении подчеркнутой анонимности каждого музыканта по отдельности. Эта анонимность оставалась их отличительным знаком, даже когда ФЛОЙД приобрели мировую известность.

Тем не менее, в этом бешеном водовороте лицо одного человека становилось все более узнаваемым - так по улыбке, проскальзы­вающей из-под вуали, узнают и дарящего эту улыбку... «СИДА узнавали, - говорит Дженнер, - его почти сразу выделили как звезду. Все буквально влюбились в него».

Именно в UFO Пит Браун «первый раз увидел Барретта, устраи­вающего свое шоу. Когда я наблюдал за его прыжками по сцене, его безумием и стремлением к импровизации, у меня сложилось впечатление, что вдохновение сходило на Сида свыше. Он постоянно мог превосходить сделанное им же ранее и проникать во все более интересные и новые сферы. Остальные не были способны на это. Если честно, они были обычными посредственностями. Песни Сида были такими волшебными и потрясающими. Все представление ожи­вало благодаря этим песням и его личности».

«На сцене Сид вкалывал изо всех сил. Может быть, это прозвучит чересчур поэтично, но казалось, что он существует и живет в этих световых шоу, что он сам - плод фантазии. Его движения совпадали с переходами света, и он казался как бы его естественным продолже­нием, единственным человеческим компонентом в этих рассыпаю­щихся образах».

«Именно в UFO все начало выкристаллизовываться, - говорит Уинн Уилсон. - Нет никаких сомнений в том, что музыка, которую они исполняли в UFO, была самой лучшей из всего сделанного ими. Жаль, что никто тогда не писал их концертов. Импровизации Сида могли продолжаться невообразимо долго, но они были абсолютно безукоризненными. Музыка была чудесной, а прием аудитории - восторженным. UFO - был исключительным по своему характеру экспериментом, когда всеми руководила одна и та же идея и все двигались в одном направлении».

Однако воспоминания Ника Мейсона об UFO вызывают у него противоречивые чувства. «В этом было что-то от панка, может быть, ощущение свободы. Смешно, когда пытаешься импровизировать, не будучи к этому достаточно подготовленным в техническом смысле. Одно дело, если ты - Чарли Паркер, и другое - мы. Соотношение хорошего и плохого - довольно спорное».

«На первом этапе истории PINK FLOYD в клубах, подобных UFO, многие искренне считали (скорее всего, из-за того состояния, в котором они находились), что мы восемьдесят процентов нашего концертного времени тратили на исполнение великих вещей. Но на самом деле приходилось играть кучу всякой ерунды, чтобы вытащить . из этого хлама парочку приличных идей».

 

Расхождения в воспоминаниях о том периоде («Восемьдесят процентов выступлений действительно БЫЛИ великими», - настаи­вает Питер Дженнер) можно объяснить разным подходом и разли­чиями в жизненных установках в лагере ФЛОЙД в те дни. Сид Барретт и Питер Уинн Уилсон до глубины души верили в чудотвор­ную новую эпоху, зарождающуюся у них на глазах. Роджера Уотерса и Ника Мейсона больше всего занимало создание музыкальной основы группы. При этом нужно учитывать их стремление добиться Для ФЛОЙД популярности в поп-музыке (хотя нельзя сказать, что первоначально Барретт возражал против блеска славы).

В январе 1967 года Мейсон заметил, что психоделическое Движение «происходит вокруг нас, а не внутри нас». Эти же слова можно отнести и к Уотерсу, но ни в коей мере - к Барретту, которого Дженнер назвал «настоящим представителем власти цветов» и кото­рого манили к себе как необъятные горизонты идеалов андеграунда, так и его излишества. Один человек, близко общавшийся в ними в те дни, утверждает даже, что Уотерс и Мейсон «представляли собой именно то, что Сид отвергал. Несмотря на то, что теперь они играли в рок-группе, они были довольны собой, так как стали студентами-архитекторами, и следовали всем замечательным заповедям предста­вителей высшего и среднего класса».

К началу 1967 года в ассортименте наркотиков, употреблявшихся Барреттом на Ирлхэм Стрит, конопля уступила место ЛСД. «Сид был единственным в группе, кто - сейчас это звучит абсурдно и претенциозно - участвовал в экспериментальном движении по расширению сознания. Это не значит, что мы не принимали «кислоту» ради «прикола», но мы никогда не стремились к ПРОГ­РЕССУ в этом занятии».

Поначалу казалось, что «кислота» поднимает Барретта на недостижимые ранее высоты вдохновения и творческой активности. Было несколько неприятных моментов, когда Линдси становилась невидимой, а Сид «парил» вниз по лестнице, падая на руки Сюзи в коридоре за ванной комнатой. Или когда полиция в поисках жильца-героинщика с криминальным прошлым появилась перед раскрашенной в фиолетовый цвет дверью в доме номер 2 по Ирлхэм-стрит, и Барретт (в эпоху, когда слово «фараон» служило сигналом к началу приступа паранойи, даже если браток в тот момент и не находился под кайфом) лишился дара речи. Он, уставившись на представителей закона в голубой форме, неподвижно застыл «с расширенными от ужаса глазами», по словам Сюзи (к счастью, другая очаровательная подружка Сида по имени Кэрри-Энн отвлекла внимание полицейских разговором и предложила им чашку чая).

В изданных за свой счет мемуарах «Rehearsal For The Year 2000: The Rebirth Of Albion Free State» («Репетиция 2000-го года: Возрожде­ние Свободного Государства Альбиона») Элан Бим (Alan Beam), друг Сюзи, живо описывает пару «хороших «путешествий» в доме №2 по Ирлхэм Стрит. Пока Сид с запредельной громкостью играет на слайд-гитаре, Питер нараспев торжественно читает «Психодели­ческие молитвы» («Psychodelic Prayers») Тимоти Лири, а Сюзи (которая недавно выставила на всеобщее обозрение свое разрисован­ное обнаженное тело на обложке «IT») раздает репродукции рисунков Уильяма Блейка размером с почтовую открытку. Все закан­чивается ползанием вверх-вниз по лестнице и расписыванием стены узорами, отражавшими дневное свечение атмосферы.

Хотя Сюзи считает подобное описание несколько преувеличен­ным и романтизированным, Бим по-прежнему вспоминает дом №2 как «мой храм, мою Мекку. Мне было 18, когда я очутился в Оксфорде, и я был довольно консервативен. Питер и Сюзи «готови­ли» меня к приему ЛСД при помощи большущих самокруток из табака пополам с гашишем. Однажды Сид капнул две капли «кислоты» мне на язык, и мы все вместе отправились в Ройял Альберт-холл послушать «Мессию» Г. Ф. Генделя. После такого вещи уже никогда не будут казаться такими, как прежде».

«Во время исполнения «Мессии» мы были в полной отключке, - подтверждает Уинн Уилсон. - Я не имею права говорить о чужом ментальном опыте, но «Мессия» под влиянием «кислоты» оказалась самой невероятной вещью, которая мне когда-либо приходилось переживать».

 

В январе 1967 года лондонский андеграунд лицом к лицу встре­тился с послом из Хейт-Эшбери, братской страны чудес. Чет Хелмз (Chet Helms), родившийся в Техасе импрессарио зала «Avalon Ballroom» и поклонник «кислоты», пересек Атлантику, лелея надежды на открытие английского «Авалона», чтобы добиться ничьей в состязании с промоутером Биллом Грэмом (Bill Graham), собиравшимся «учредить» зал «Fillmore West» в Нью-Йорке. «У меня были волосы до плеч и борода до пупа, - вспоминает Хелмз. - Меня ждал роскошный прием, так как я был первым человеком, за все это время явившимся непосредственно из Хейт-Эшбери».

После нескольких дней лазанья в поисках помещения для клуба по каким-то катакомбам - типа убежищ времен Второй мировой войны - Хелмз неожиданно «пришел к выводу, что это - идиотизм, так как я не мог заниматься делами клуба, находящегося за восемь тысяч миль от моего дома. Поэтому я смог расслабиться и наслаждаться отпуском». Легендарный житель Сан-Франциско, достаточно поездив по городу в сопровождении Майлза и Хопкинса, мог с полным основанием провести сравнение альтернативного Лондона с, так сказать, «официальным стандартом». «В Хейт-Эшбери тех дней мы действительно были людьми улицы, и у нас сущест­вовало что-то вроде собственной иерархии, - говорит Хелмз. - В Англии на меня произвел весьма сильное впечатление книжный магазин «Индика», организованный в высшей степени профессио­нально и образцово-показательно, но при этом являвшийся центром всего лондонского андеграунда».

«UFO был довольно похож на Хейт-Эшбери, в том смысле, что традиционным рок-н-роллом заправляли криминальные элементы, а молодые политики-бунтари, вроде Хопкинса и меня, создавали свои собственные альтернативные площадки. ПИНК ФЛОЙД были здесь, скорее, домашней группой, такой же , какой для меня были BIG BROTHER AND THE HOLDING COMPANY. Помню, у меня сложилось такое впечатление, что наша музыка была более «музы­кальной», наверное, потому, что корнями она уходила в американ­ский ритм-н-блюз. Они (англичане) находились больше под впечат­лением от авангардных классических композиторов - таких, как Штокгаузен. Мое мнение о ФЛОЙД таково: они звучали атонально и немелодично. По большей части - это было «стеной звука» и осно­ванной на эффекте «фидбэк» космической музыкой. Уникальным было то, что они постоянно работали со световым шоу и в то время являлись единственной группой в Англии, у которой свет представ­лял собой неотъемлемую часть концертного действа».

«К 67-му году концепция и техника световых шоу в Сан-Франциско вполне оформились. В Англии они были сырыми и не доведенными до ума, хотя в UFO было представлено самое лучшее из того, что имелось в стране. Свет был неподвижным, фиксирован­ным (у нас применялось плавающее проецирование) и зависел больше от традиционной постановочной части - визуальной стороны выступления, цветных пучков света, фильтров на фонарях подсветки и всяких подобных вещей».

«Я смог отметить одну-единственную яркую личность в группе. Этой личностью был Сид Барретт, хотя я никогда не был так близок к нему, как, скажем, Майлз или Хопкинс. Он выглядел очень ярким, целеустремленным парнем с талантом импровизатора, делавшим то же, что и я».

«По крайней мере, для меня как для человека со стороны UFO, PINK FLOYD и журнал «IT» мало чем отличались между собой -их окружали одни и те же люди, вместе «зависавшие» и вместе курившие «травку».

Журналистка Энн Шарпли (Ann Sharpley), которая казалась «очень понимающей и сочувствующей - для человека, которому за тридцать», загорелась желанием написать большую обзорную статью о лондонском андеграунде, увиденном глазами заезжего американс­кого хиппи, и вцепилась в Хелмза. «Я ничего не утаил от нее, а поскольку люди знали, кто я такой, они хотели мне показать все. Перед нами открывались любые двери».

Вместе они побывали на благотворительном концерте, организо­ванном «IT» в «Раундхаузе», под названием «Uncommon Market» («Необщий рынок»), на котором зрителям досталась гигантская 56-галлонная емкость с желе. Желе было благополучно опрокинуто на всех присутствующих, «принимающих участие в свободной раздаче Jell-O». Дебош посетили «совершенно отключившиеся от реальности благодаря кислоте Джон Леннон и Пол Маккартни».

Хелмз вспоминает, что статья Шарпли «появилась прямо перед моим отлетом под кричащим, крупнонабранным заголовком «Психоделический уик-энд, потраченный впустую». Она уместила события трех недель в один уик-энд, что было абсолютной неправдой, и в своей статье буквально распотрошила и уничтожила всех, кроме меня. Она была чрезвычайно добра ко мне, но в конце привела якобы мое высказывание: «Если вы считаете диким ЭТО, то вы просто должны взглянуть на то, что происходит дома у нас!». Я попытался доказать ей, что у нас дома концерты и хепенинги не столь мудреные и проходят в более естественной обстановке».

«Как бы там ни было, я чувствовал, что меня предали. Мне было ужасно неловко перед всеми людьми, на встречи с которыми я брал Энн Шарпли. Потом тему подхватило агентство ЮПИ и полностью извратило смысл статьи, высказав предположение, что это я поощрял проведение всех этих мероприятий в Англии. К тому моменту, когда эта история перекочевала в американские газеты, она звучала примерно так: «Молодой длинноволосый американский промоутер отправляется в Англию, показывает англичанам, где раки зимуют, и с триумфом возвращается домой!».

 

Глава 5. Угощайтесь сигареткой!

1 февраля 1967 года ПИНК ФЛОЙД, стали, наконец (и официально были признаны), «профессионалами», - отказавшись от идеи сделать академические карьеры и полностью сосредоточив­шись на делах творческих. «Запомните, - добродушно подшучивал Ник Мейсон, полагая что еще вернется в колледж в следующем году, - лучший способ для архитектора заполучить клиентов - это поучаствовать в шоу-бизнесе. Я все время жду, что вот-вот появится некто, готовый потратить полмиллиона фунтов стерлингов, и даст мне заказ спроектировать ему дом».

Первоочередной задачей для ФЛОЙД стал выпуск пластинки. Существовала договоренность о том, что Джо Бойд обеспечит заключение контракта с Elektra Records, чье давнее увлечение фолком и блюзом в Америке вылилось в подписание договоров с группами THE LOVE и THE DOORS. Бойд надеялся, что он может «появиться с чем-то подобным в Англии».

Он уже привел на фирму INCREDIBLE STRING BAND, начи­навшую как очень традиционные исполнители музыки фолк. Последовавшая порция подхлестнутой «кислотой» фантазии и мистицизма попала на благодатную шотландскую почву и превратила дуэт в лидеров андеграунда с альбомом «The 5000 Spirits Or The Layers Of The Onion». Но надежды ставшего их менеджером и продюсером Бойда на то, что его американский босс Джек Хольцман (Jack Holzman) примет таких же прогрессивных британцев в лице ПИНК ФЛОЙД с распростертыми объятиями, были обмануты. «Его беспокойство росло, - вспоминает Бойд, - в связи с тем, что я тратил время на промоушн английских групп, вместо того чтобы заниматься Томом Пакстоном (Tom Paxton). Они ему были не нужны. Примерно через год после того, как я стал заниматься делами Elektra Records в Лондоне, между мной и Хольцманом произошел разговор на тему: «Уволить вы меня не можете - я ухожу сам».

Тем временем занимавший ответственный пост седовласый джентльмен с EMI Бичер Стивенс (Beecher Stevens), прослышав «о шумихе вокруг их музыки, светового шоу и т.д.», стал крутиться возле Церкви Всех Святых в компании сотрудника отдела A&R (Исполнители и Репертуар) Нормана Смита (Norman Smith). Много­обещающий продюсер, Смит был известен благодаря своей много­летней работе в качестве звукоинженера THE BEATLES. Именно с БИТЛЗ у Стивенса вышла довольно нескладная история: к своему вящему разочарованию и смущению, он в эпоху работы на фирме Decca недооценил «битлов» и контракта с ними не заключил.

Теперь Стивене рассматривал ФЛОЙД как «странноватых, но подходящих». Однако он решил выдержать паузу, когда «один из парней из флойдовского окружения, показался ему слегка чудако­ватым». В это же время Джо Бойд, действуя как независимый агент, предложил Polydor Records взять FLOYD под аванс в 1500 фунтов стерлингов и основал свою компанию Witchseason Productions в предвкушении стремительной и успешной карьеры группы в сфере звукозаписи.

Однако в процесс вмешалась Судьба в лице голодного агента по имени Брайан Моррисон (Bryan Morrison) и его партнера Тони Ховарда (Tony Howard), стремившихся заполучить свеженький жирный кусок для реанимации своего разваливающегося агентства. Удовлетворяя свои личные амбиции организацией рождественских танцулек для Ассоциации архитекторов, Моррисон и Ховард навострили уши, когда услышали, как студенты на все лады расхваливали достоинства ПИНК ФЛОЙД (о которых они ни сном, ни духом) и возражали против выступления на вечеринках каких-нибудь других групп. Ховард потратил минимум сил и времени на обработку «мистического ансамбля», и музыканты подписали согла­шение с «Bryan Morrison Agency» с условием отчисления обычных 10 процентов от доходов с концертов. Поскольку метеороподобный и сверхболтливый Моррисон был первым из дельцов от шоу-бизнеса (помимо прочего, он являлся менеджером увядающих THE PRETTY THINGS), с которыми они столкнулись в своем зачарованном кружке, Питер Дженнер и Эндрю Кинг с готовностью следовали всем его советам. Он уверил музыкан­тов, что машина закрутится быстрей, если группа попадет в руки крупной фирмы - такой, например, как EMI, а не Polydor, и что именно EMI обеспечит им выплату более приличного аванса, нежели ее хилый конкурент. При условии, разумеется, что ФЛОЙД оправдают возложенные на них надежды, самостоятельно записав мастер-тейп. Потом эту запись можно было бы выпустить в качестве их дебютного сингла.

Таким образом, Джо Бойд отправил ФЛОЙД в студию Sound Techniques в Челси для записи «Arnold Layne» - запоминающейся песни Барретта о страдающем клептоманией трансвестите, превра­тившейся в руках Бойда в подлинный шедевр и при этом не потерявшей коммерческой ценности. В результате январских сессий на студии появилась также ранняя версия «Interstellar Overdrive» и предполагавшаяся для размещения на второй стороне «Let's Roll Another One». После того как кое-кто на Би-Би-Си увидел в назва­нии некую двусмысленность, ее спешно переименовали в «Candy And A Current Bun».

Песня произвела благоприятное впечатление на руководство EMI, предложившее в качестве аванса значительную по тем временам сумму в 5000 фунтов стерлингов. Как ФЛОЙД, так и их менеджеры были особенно довольны тем, что в соглашении делался особый акцент на работе над альбомами, а не над синглами, как было принято раньше. Но на этом щедрость EMI и закончилась. Стороны пришли к компромиссному соглашению: ансамбль будет работать исключительно со штатным продюсером фирмы в принад­лежавшей компании Abbey Road Studios. Такой была в те дни оборотная сторона медали заключения контракта с крупной фирмой. Более того, учитывая вероятность контактов ансамбля с «нежела­тельными элементами», Стивенс выразил уверенность, что Норман Смит «будет контролировать сессии твердой рукой». Таким образом, не успев насладиться плодами своей работы, Джо Бойд оказался не у дел.

С момента выпуска сингла 11 марта на принадлежавшем EMI лейбле Columbia подозрительная, но, вместе с тем, и соблазнитель­ная песня «Arnold Layne» вызвала бурю восторгов и споров. «Melody Maker» превозносила ее: «Красочная и забавная песня о парне, который обнаружил, что вошел в курс дела, слушая лекции о пести­ках и тычинках... Несомненно, это очень хороший диск. ПИНК ФЛОЙД предлагают английской поп-сцене новый вид музыки; так давайте же надеяться, что англичане достаточно либеральны, чтобы встретить их с распростертыми объятиями».

Как ни странно, среди «узколобых» оказалась самая вроде бы «прохипповская» пиратская радиостанция «Радио Лондон», запре­тившая выпускать в эфир эту «непристойную» песню. «Если мы не можем писать о человеческих недостатках песни и исполнять их, -прокомментировал это решение Роджер Уотерс, - то нам, вообще, нечего делать в этом бизнесе». Рик Райт придерживался мнения, что «пластинка была запрещена не из-за текста, а потому, что они настроены против нас как группы в целом и против наших убежде­ний». В свою очередь, 21-летний автор песни заявил: «Ну, так уж получилось, что Арнольд Лейн с удовольствием примеряет женскую одежду; многие так поступают, давайте посмотрим правде в глаза!».

Для Барретта (и это могут подтвердить многие его земляки) образ Арнольда не был каким-либо преувеличением. Такая типично английская страсть к переодеванию в одежду противоположного пола была вызвана, с одной стороны, подавлением сексуальности в искусстве, а с другой - любовью к эксцентричным поступкам и была заявлена в творчестве, по меньшей мере, двух ведущих британских групп. THE ROLLING STONES без обиняков пустились во все тяжкие на обложке диска «Have You Seen Your Mother, Baby, Standing In The Shadow?», а три года спустя после появления барреттовской композиции THE KINKS обратились к сходной тематике в одной из своих самых хитовых песен - «Lola».

По словам Уотерса, образ героя песни и его «странное увлечение» были навеяны воспоминаниями о реально имевшем место случае кембриджского периода жизни Роджера и Сида: их овдовевшие матери стали сдавать комнаты девушкам из расположенного поблизости женского колледжа, и в доме стали то и дело вспыхивать скандалы из-за пропаж сушившегося на веревках женского нижнего белья. В эпизоде, получившем тщательную драматическую рекон­струкцию в песне, была и небольшая доля вымысла, которую могло бы одобрить даже «Общество по пресечению порока» («Society For The Suppression Of Vice»): «Нарушитель спокойствия («отвратитель­ный человек») оказался за решеткой, а песня заканчивается спетыми хором словами: «Арнольд Лейн, не поступай больше так!».

В меру яростные споры вокруг песни, конечно же, не могли отрицательно сказаться на количестве проданных экземпляров, но (что более важно) в этой композиции удалось избежать старых добрых музыкальных штампов, так называемых «старомодных поп-хуков», или «поп-крючков». Десятилетие спустя Ник Мейсон высказал свое мнение о том, что «Арнольд Лейн» был явно предназ­начен для того, чтобы утвердить ФЛОЙД в статусе группы, ориен­тированной на хит-парады... Нам было интересно попробовать себя в рок-н-ролльном бизнесе, почувствовать себя поп-группой - успех, Деньги, машины и все такое. Хорошее житье-бытье. Я хочу сказать, большинство людей именно потому начинает заниматься рок-музыкой, что они хотят добиться подобного успеха. А те, кто этого не хочет, занимаются чем-то другим».

Выполняя свое обещание обеспечить ПИНК ФЛОЙД «100-процентный промоушн», Бичер Стивене и его помощники Рон Уайт (Ron White) и Рой Фезерстоун (Roy Featherstone) на приеме в честь Дня Дураков 1 апреля в особняке EMI на Манчестер-сквер представили группу журналистам. В пресс-релизе компания называла ансамбль «музыкальными глашатаями нового экспериментального движения, охватывающего все виды искусств», и внесла некоторую ясность в концепцию, обезопасив себя от возможных обвинений: ПИНК ФЛОЙД не знают, что понимается под термином «психоделический поп», и не пытаются создать для публики «эффекты, сходные с галлюцинациями» (на что Джон Хопкинс заметил в «IT»: «По правде говоря, лично я предпочитаю, чтобы галлюцинации у меня вызывались именно ФЛОЙД»).

«Арнольд Лейн» сокрушил британский Тор 20 - такое «попада­ние» стало лучшим достижением за всю карьеру, не считая двух других синглов. Но в сердцах и умах представителей лондонского андеграунда эта песня получила более высокую оценку, т.к. благодаря постоянному исполнению и бесконечному проигрыванию в эфире она стала настоящим гимном клубов, таких, как UFO.

«Арнольд Лейн» был, наверное, «самым первым хитом, когда-либо созданным в поп-музыке, - заявляет Пит Браун, - в котором на хорошем английском языке говорилось о навязчивых идеях, царящих в британской культуре, и тех фетишах, которым поклоня­ются англичане. Ничего подобного раньше никогда не случалось, все подражали американцам. До этого я с головой ушел в блюз. Тогда я как раз начал писать для CREAM - неплохое было для меня время. Без Сида никогда бы не было «White Room»...». .

Так уж случилось, что на ФЛОЙД произвели сильное впечат­ление коллеги Пита Брауна - Эрик Клэптон, Джек Брюс и Джин-джер Бейкер. «Совершенно точно, - говорит Ник Мейсон, - CREAM были той группой, которая заставила меня действительно подумать: «Вот то, что я хочу». Идея заключалась в том, чтобы создать группу, основой которой являлась бы музыка, причем музыка мощная. В данном случае создание группы не объяснялось соображениями вроде: «они выглядят симпатично», или - «у них отличные пиджаки а-ля БИТЛЗ». Хотя даже THE STONES были по-своему эффектны и обаятельны, CREAM являли собой совершенно новый подход к решению вопроса «что делать?». Это для меня и послужило пово­ротным пунктом».

Роджер Уотерс также назвал CREAM (равно как и THE WHO, BUFFALO SPRINGFIELD, THE BAND и, конечно, THE ROLLING STONES) в числе пяти групп, в которых он мечтал поиграть, если бы он не входил в состав ФЛОЙД, «потому что они стали для меня подлинным откровением, этаким «подключением», когда я увидел их глазами ребенка: занавес раздвинулся, там были горы маршалловского аппарата, меня пронизало всеохватывающее, громкое, мощное чувство блюза».

Теперь ПИНК ФЛОЙД твердо стали на ноги: они не только выпустили пластинку, но их музыка зазвучала и в кино. В шикарный документальный фильм Питера Уайтхеда (Peter Whitehead) «Сегод­ня вечером давайте все займемся в Лондоне любовью» («Tonight Let's All Make Love In London») вошли сокращенные версии «Interstellar Overdrive»: одна из них была в кадре исполнена ФЛОЙД, на фоне другой - Аллен Гинзберг читает свою поэму, название которой режиссер и позаимствовал для своего фильма.

После того как примерно в течение года гостиная Питера Дженнера служила складом для инструментов и оборудования группы, на аванс, выданный EMI, «Блэкхилл» сняла офис, нахо­дившийся в магазине прямо под квартирой Эндрю Кинга на Александер Стрит. К тому времени Питер окончательно решил подать заявление об уходе из Лондонской школы экономики, где его потакание радикально настроенным студентам не находило понимания у его старших коллег.

По мнению близких в то время к ФЛОЙД людей, если бы не титанические усилия и непоколебимая преданность делу со стороны Дженнера и Кинга, «пинкам» никогда не удалось бы сделать то, что они сделали. Но Роджер Уотерс не скрывал своего неудовольст­вия этой парой, особенно более нервным и впечатлительным Кингом. Весной в Копенгагене, во время первого европейского турне ФЛОЙД, эта неприязнь еще больше усилилась. Произошла стычка, когда Эндрю, шаря по карманам в поисках ключей, исхитрился вывалить их содержимое в водосток, а Роджер, взъевшись, бросил Кингу: «Мы не можем себе позволить иметь менеджера, который выбрасывает наши деньги на ветер, не правда ли?».

Благодаря успеху «Арнольда Лейна», «Blackhill» и ФЛОЙД смогли обзавестись своим первым «роллс-ройсом». Неважно, что лимузин приобрели подержанным, да и «ройсом» он был только наполовину. Это был, как говорит Джун Болан, «конгломерат - наполовину «роллс-ройс», наполовину «бентли». Все равно невозможно было понять, где и что к чему присоединялось, но для того времени машина была очень красивой и невероятно огромной».

Из-за необходимых закупок музыкального и светового оборудо­вания от пятитысячного аванса в скором времени остались лишь приятные воспоминания. Но и в таком случае неисправимый оптимист Питер Дженнер, утвердивший девизом своей компании «Прямым ходом на небеса в 1967!», был уверен, что не за горами -кучи золота.

 

Первый диск ПИНК ФЛОЙД появился в тот момент, когда альтернативный Лондон переживал пик подъема. Повсюду царило чувство общности и ожидания. Расширяющаяся британская музыкальная сцена прочувствовала весь жар первых альбомов CREAM и THE JIMI HENDRIX EXPERIENCE, а БИТЛЗ только-только приручили психоделическую волну, выпустив удивительный сингл с двумя песнями - «Penny Lane»/«Strawberry Fields Forever». Эти песни стали своеобразным краеугольным камнем в мостовой, ведущей к альбому «Сержант Пеппер». При этом молодежная субкультура (несмотря на «Tonight Let's All Make Love In London») еще не стала насквозь коммерциализованной, а власть предержащие только-только начали перекрывать кислород.

«То был очень короткий и прекрасный миг, перенасыщенный событиями, - делится своими воспоминаниями художник и танцовщик Дэвид Медалья. - Лондон был в полном смысле слова космополитическим городом. Рабочий класс, средний класс, аристократы съезжались сюда со всей Англии, чтобы встретиться с разными людьми. Куда угодно можно было проскользнуть «зайцем», везде было полно еды, проезд на автобусе стоил недорого. Если нужны были деньги, человек открывал палатку на Портобелло-роуд. Выжить тогда было гораздо легче, чем теперь. Сегодня все расписано, все более организованно. И кроме того тогда витало непреходящее чувство эйфории».

«Сексуальный эксперимент был очень интересным. Большинство людей вышло из среды, буквально пропитанной запретами. Геи, наконец, обнаружили, что они - геи или бисексуалы. К тому времени антибиотики и контрацептивы прочно вошли в повседневную жизнь, и мысль о том, что для занятий сексом обязательно надо вступать в брак, устарела».

«Существовала группа богатых людей, таких, как Тара Браун (Таrа Brown) и Роберт Фрейзер (Robert Fraser), которые были готовы тратить свои деньги на различные виды искусства. Они не только устраивали прекрасные вечеринки, но и всячески поддерживали мысль о существовании всеобщей свободы. Лично я думаю, что это было иллюзией: на самом деле действительно свободны были лишь те немногие, кто хотел быть свободным».

«В книжных магазинах, вроде «Индика Букшоп», устраивались поэтические чтения, там можно было встретить таких авторов, как, например, Аллен Гинзберг. Произошло полное открытие Востока; верующие, распевающие «Хари Кришна», тогда еще не воспринима­лись как шуты - это случилось позже».

«У нас вошло в привычку объединяться, чтобы забурлить какое-нибудь новенькое дело, вроде «Лондонского кинокооператива» («The London Film Со-Ор»), так как ни у кого.не было денег для приобре­тения монтажного стола. Теперь молодые режиссеры могут монтировать у себя дома, необходимость кооперироваться у них отпала. Молодые музыканты ставят дома 16-дорожечные магнито­фоны, драм-машины и все прочее. Им не нужно где-то давать кон­церты, они сами могут тиражировать свои пластинки. То же самое происходит с художниками, дизайнерами и писателями. С одной стороны, это - раскрепощение, с другой - отчуждение. Вместе с тем полностью исчез момент общения, отпала необходимость в обратной связи».

«Кроме того, тогда молодое поколение не было избаловано технологией, техническими новинками. Это можно проследить на примере ПИНК ФЛОЙД и их музыки: они экспериментировали с новыми видами звука, с видео. Существовала твердая уверенность в том, что эти вещи помогут высвободить человеческое сознание».

«В целом, достигнутое нами в 60-е было более позитивным, чем, скажем, то, чего мы достигли в 70-е, которые были криком боли... А такое всегда более СЕРЬЕЗНО. Но вечности мучений лично я предпочитаю исступленный оргазм».

 

Глава 6. Игры в честь мая

Следующим легендарным выступлением ПИНК ФЛОЙД стало их появление 29 апреля в «14-Hour Technicolor Dream» в Alexandra Palace, которое в очередной раз привлекло внимание общества к жизни альтернативного Лондона. Идея величайшего представления в этом викторианском выставочном зале на вершине Максвелл-хилл принадлежит Майлзу, Джиму Хэйнзу и Джону Хопкинсу (по слонам Майлза, именно Хопкинс обеспечил проведение этого мероприятия на 90%). Официальной целью на этот раз был сбор средств для журнала «IT», отчаянно нуждавшегося после рейда полиции, проведенного в лучших традициях вояк из банановых республик. 9 марта многоцветные подписные листы журнала, нерас­проданные экземпляры, непогашенные чеки и личные записные книжки сотрудников редакции (не говоря уже о содержимом пепель­ниц) были конфискованы. Все это добро было возвращено безо всяких объяснений и извинений лишь три месяца спустя, когда власти не смогли найти каких-либо юридических зацепок для воз­буждения дела.

Тем временем сотрудники демонстративно организовали Techni­color Dream и продолжили выпуск журнала. В первый после этих событий номер «IT» вошла статья редактора журнала Тома Макгрэта (Tom McGrath) с декларацией принципов андеграунда, заканчиваю­щаяся словами: «Новое движение медленно, бесшабашно строит альтернативное общество. Оно - международно, межнационально, не имеет деления по половому признаку и не признает никакого • принуждения. Данное общество манипулирует другими понятиями времени и пространства. Мир будущего может обходиться без часов». ПИНК ФЛОЙД, имевшим в своем распоряжении выпущенный сингл, была предоставлена особая честь закрывать концерт, в котором принял участие 41 исполнитель. Джон Леннон и Пол Маккартни, чьи композиции гуляли по вершинам чартов, покрыли часть первоначальных расходов. «Они как бы возвратили то, что когда-то взяли, - говорит Хопкинс. - Не в том смысле, что они взяли у нас что-то, но помогали чем могли». Майкл Макиннерни (Michael Mclnnerney) разработал дизайн примечательных постеров, а Майкл Икс со своей темнокожей «командой» обеспечивал безо­пасность мероприятия. За время, оставшееся до начала выступления, Майлз записал: « В небо над Лондоном выстрелили из ракетниц -так андеграунд давал знать о начале этого особого действа... Пришли 10000 человек - армия, разодетая в душистые старые кружева и бархат, с бусами и колокольчиками, все - под кайфом».

«Этот вечер действительно был чудным, - говорит Дэвид Медалья, чья «Взрывающаяся галактика» открывала концерт. -Началось где-то около двух часов, потому что мы собрались в «Alexandra Palace» - сотни людей. Не знаю, откуда они все взялись. Такой дружный сбор наглядно продемонстрировал то, что андеграунд был настоящим подпольем: мы ни о чем широко не объявляли».

«Когда я прибыл туда, Майк Макиннерни сказал: «Надо соста­вить хоть какую-нибудь программу: тут Би-Би-Си, они собираются снимать все действо и кучу безответственных хиппи, принимающих наркотики и занимающихся свободной любовью». Были кое-какие трения, мне пришлось надеть нижнее белье, так как они сказали: «Тебя не будут снимать, если ты полностью разденешься». В то время я классно выглядел, и мне нравилось танцевать обнаженным, демонстрируя свое разрисованное тело, ну и все такое».

«Йоко Оно собиралась повторить номер, который придумала для симпозиума «Разрушение в искусстве», где она раздавала публике ножницы, и они отрезали от ее кимоно кусочек за кусочком. Я сказал мужу Йоко, Тони Коксу (Топу Сох): «Думаю, здесь неподходящее место для подобных вещей - перед 10000 вопящих людей... Вдруг кому-нибудь придет в голову мысль просто прирезать Йоко?». Она буквально зашлась в приступе паранойи, но дело закон­чилось тем, что Йоко выступила с более подходящим номером». Протискиваясь через толпу в овечьей поддевке, сквозь свои старо­модные очки и собственный лизергиновый туман, Джон Леннон (которому только еще предстояло сменить Тони Кокса на посту объекта симпатий и пристрастий Йоко) разглядывал происходя­щее. Функционировали палатки, торговавшие благовониями и хипповскими фенечками, и эскимосское иглу из стекловолокна, где в соответствии с изречением Донована из песни «Mellow Yellow» («Electric banana's gonna be a sudden craze») бесплатно раздавались «косяки», свернутые из банановой кожуры. А в самом центре огромной ярмарки под крышей веселящиеся дети-цветы могли продемонстрировать свою потерянную, было, непосредственность, скатываясь вниз с детской горки.

Музыка доносилась синхронно с двух площадок, расположенных в противоположных концах выделенной территории, в то время как с высоченных световых вышек на задрапированные простынями стены проецировали фильмы. Неважно, что ветер раскачивал импро­визированные экраны и трудно было уследить за ходом действия в фильмах; неважно было и то, что у электрогенераторов не хватало мощности, по сравнению с привычным для «парящих» под воздей­ствием «кислоты» рокеров. Мало кому из выступающих команд, не считая выходящих за общепринятые рамки Медалью, Йоко Оно и Рона Джизина (для которого сотрудничество с ФЛОЙД еще было впереди), когда-либо удавалось выступать на такой площадке. Тем не менее, ощущение от всего происходящего было фантастическим. Однако восторгались не все. Дэвид Дженкинс (David Jenkins) (в настоящее время - редактор «Tattler») назвал мероприятие «вызы­вающим зевоту эксцентричным событием», отметив при этом, что «весь ужас понимания скукоты происходящего обрушился на присутствующих примерно в полночь, когда стало ясно, что лондонский транспорт уже не работает, и Дженкинсу вместе с приятелями-скептиками придется торчать в этой ловушке The Technicolor Dream до утра».

Дэвид Медалья, напротив, утверждает: «Я отнюдь не страдаю приступом ностальгии, когда говорю, что это событие было мгно­вением ощущения всеобщей свободы». И, несмотря на провал затеи со сбором денег для «IT» (благодаря запросам некоторых групп, парочки промоутеров и беспечному отношению к деньгам самого Хоппи), Джон Хопкинс по-прежнему уверен, что «Technicolor Dream оказалось мероприятием, поразительным с любой точки зрения. Все музыканты были великолепны».

Список исполнителей состоял из таких завсегдатаев клуба UFO, как TOMORROW, Алекс Харви (Alex Harvey), THE SOFT MACHI­NE, и облаченного в шлем с забралом и шафрановую мантию Артура Брауна (Arthur Brown), который в кульминационный момент своего шоу поджег себя. Майлз заканчивает описание этого мероприятия на оптимистической ноте: «По толпе прокатилась волна, все оберну­лись к огромным окнам, выходящим на восток и окрашенным пер­выми, еще слабыми, лучами рассвета. В этот волшебный миг застыв­шего здесь времени и появились ПИНК ФЛОЙД».

Их музыка была жуткой, торжественной и успокаивающей. После ночи шалостей, веселья и «кислоты» пришло торжество рассвета... Глаза Сида сияли, пока взятые им ноты уносились ввысь. А восход отражался на зеркальной поверхности его знаменитого «Телекастера». Не имело никакого значения, что у самих ФЛОЙД, в тот самый вечер спешно приехавших с континента для участия в этом концерте, впечатление от их выступления, скажем прямо, было не ахти какое восторженное.

 

Очередной концерт группы в Лондоне 12 мая в Queen Elizabeth Hall оказался захватывающим - с точки зрения всех присутствующих. Всех, за исключением разгневанных менеджеров Южного банка, которые никак не могли понять, ради чего они позволили вовлечь себя в организацию многостилевого перфоманса под названием «Игры в честь мая» (или «Майские игры»): «развлечение космичес­кого века в самый разгар весны - электронные композиции, цветные и звуковые проекции, девушки и THE PINK FLOYD».

«Эндрю Кинг отнюдь не был идиотом, - говорит Сюзи Уинн Уилсон. - Он серьезно подошел к тому, чтобы заявить концепцию группы на рынке шоу-бизнеса как Искусство. Он старался все сделать по высшему разряду. Газеты принялись серьезно обсуждать концерт, потому что «замешанным» оказался Южный банк - дело для поп-групп тех дней неслыханное. Беспрецедентным было то, что ФЛОЙД (у которых дискография равнялась одной кошкиной слезке) должны были отстоять на сцене целые 2 часа без какого-либо разогревающего состава.

«Игры в честь Мая» публике представлял Кристофер Хант (Christopher Hunt) - промоутер, специализировавшийся на класси­ческой камерной музыке. Однако предприимчивый Хант за четыре месяца до этого (по настоятельному требованию работавшей с ним в то время Суми Дженнер (Sumi Jenner) выделил средства на концерт в лондонском Институте Содружества с участием коллек­тива, и ему понравилось то, что он увидел и услышал. Именно Хант выпустил интригующий пресс-релиз: «ФЛОЙД намереваются превратить этот концерт в визуальное и музыкальное путешествие в неведомое - не только для себя, но и для аудитории. Написана новая музыка, которая будет исполнена впервые вкупе со специаль­но приготовленными четырехдорожечными стереозаписями. Что касается визуальной стороны, светотехники группы подготовили новое, невиданное прежде шоу».

«Четырехдорожечные стереозаписи» представляли собой подлин­ное новшество «флойдов», в полной мере использовавшееся ансам­блем в последующие годы. Все началось как эксперимент во время одной из сессий записи на четырехдорожечный магнитофон в студии на Эбби-роуд, когда ребята упросили продюсера Нормана Смита добавить к двум уже имевшимся стереофоническим колонкам еще пару. Им так понравился полученный результат, что они взяли на вооружение эту «круговую циркуляцию звука». «Благодаря этому, -объяснял Роджер Уотерс, - звуки кругами распространяются по помещению, создавая у публики сюрреалистическое ощущение того, что она взята музыкой в кольцо». Этот эффект стал важным элементом «живых» выступлений группы. Как и в наши дни, в то время колонки, расположенные в конце площадки, использовались для воспроизведения записанных заранее различных звуковых эффектов, собранных, по большей части, Роджером Уотерсом (ветер, шум волн, звуки шагов, пение птиц и т.д.), которые группа включала в свои выступления.

ФЛОЙД еще предстояло разобраться со всеми тонкостями акустики Queen Elizabeth Hall , и их незатейливая квадросистема производила должное впечатление лишь на обладателей законных билетов, сидевших в «нужных местах» (но эту систему после шоу довольно быстро кто-то прозаически стащил). Помимо этого, существовало множество других ухищрений, при помощи которых музыканты держали слушателей в нужном для них состоянии, начиная с искусственного восхода темно-красных оттенков, изоб­ражаемого Питером Уинн Уилсоном при помощи проецирования всполохов насыщенного красного цвета на заднике сцены. Его «плавающее» светошоу было дополнено 35-миллиметровыми филь­мами и тысячами мыльных пузырей. Один из роуди в мундире адми­рала засыпал водопадом бледно-желтых нарциссов публику, лицез­ревшую, среди прочего, Роджера Уотерса, швыряющего картофе­лины в здоровенный гонг, и Ника Мейсона, пилящего дерево пилой, подключенной к усилителю.

«Мы просто-напросто ухватились за некоторые идеи и импрови­зировали на сцене... Но оказалось, что все это - чрезвычайно трудно, - комментировал впоследствии Ник. - Думаю, важно хотя бы приблизительно знать, что ты собираешься делать. Но «Игры в честь Мая» были первым опытом такого рода, и мы лично вынесли из них для себя много полезного».

В соответствии с замыслом Дженнера и Кинга, событие широко освещалось рядом «приличных» газет и даже заслужило упоминания в степенной «Financial Times»: «Заполнившая зал публика была очаровательной, хотя и находилась в несколько «размягченном состоянии». Ради удовольствия понаблюдать за ней уже стоило заплатить такие деньги за билет. Но добавьте к этому неуемных ПИНК ФЛОЙД и настоящий бесплатный нарцисс, полученный вами на добрую на память, - восторг переполнит вашу душу». «International Times» превозносила «Игры в честь Мая» как «гениаль­ный концерт камерной музыки двадцатого века», «второе отделение которого переместилось непосредственно в зал и вторглось в епархию чисто электронной музыки... Приятно было видеть мощь хиппового шоу, проходившего в такой музейной и цивильной обстановке. Сид Барретт заявил (и здесь нельзя не отметить его дальновидность в отношении FLOYD), что «в будущем группы будут демонстрировать нечто большее, нежели обычное поп-шоу. Они смогут предложить хорошо продуманное и обставленное театрали­зованное представление».

Менеджеры зала были недовольны пятнами от мыльных пузырей, оставшимися на кожаной обивке кресел, и втоптанными в ковры лепестками и раз и навсегда запретили концерты ПИНК ФЛОЙД на этой площадке. «Похоже, - пожал плечами Роджер Уотерс, - мы нарушили какое-то очень строгое правило».

 

Обещанный в Queen Elizabeth Hall «новый материал» включал заразительную вещь под названием «Games for May». Хотя на студии Abbey Road Норман Смит уже записал такие мелодичные сочинения Сида, как «The Gnome» и «Scarecrow», и он сам, и менеджеры ФЛОЙД сошлись во мнении, что новый шедевр - «Games For May» является достойным хитовым продолжением «Арнольда Лейна». Барретт переименовал песню в «See Emily Play». Тогда он рассказы­вал целую историю о том, что песня «посетила его во сне», подобно тому, как задремавшего в лесу Кольриджа осенила поэма «Кубла Хан». Как бы там ни было, Пит Браун вспоминает, что текст песни повествует о подлинной, живой Эмили, хорошо известной посети­телям клуба UFO, - «психоделической школьнице», дочери аристократа-литератора лорда Кеннета (Lord Kennet), печатавшегося под псевдонимом «Уэйланд Янг» (Wayland Young) и написавшего «Эрот отверженный» («Eros Denied»). Так секс-фетишист Арнольд уступил место девочке-цветку Эмили...

Норман Смит сделал ставку на ФЛОЙД в качестве средства, «с помощью которого я могу заработать себе имя как продюсер» (точно так же, как его бывший босс Джордж Мартин (George Martin) сделал себе имя во время работы с THE BEATLES). Кстати, Великолепная Четверка называла его еще «Normal»... Так вот, перспектива выманить этот лакомый и продаваемый кусок из андеграунда превратила «Нормального и Обычного» Смита (по его собственным словам) в «очень нервное и мнительное существо». 18 мая, пытаясь добиться такого же «магического» саунда, в котором преуспел с группой Джо Бойд, он организовал запись «Emily» в студии Sound Techniques, где ранее был зафиксирован на пленке «Арнольд Лейн».

Бойд, конечно же, расценивал такой поворот событий как горь­кую иронию, но Питер Дженнер считал, что «Джо мог бы быть к ним более снисходительным, потому что в данный момент он был недостаточно опытным специалистом. Безумия вокруг них и без того было предостаточно, а трезвость и рассудительность Нормана Смита весьма способствовали появлению чувства уверенности -ФЛОЙД работают над хитом! Что, собственно, было настоящей жизненной необходимостью. Если бы у группы не было хорошо продаваемого сингла, им бы не удалось пережить трудные времена (которые для музыкантов только начинались).

«See Emily Play» на самом деле была хитом (даже несмотря на сладкую «обертку» психоделического попа и приторные строки «Float on a river forever and ever» - «Плыви по реке отныне и вечно», песня устарела не так быстро, как резкий и колкий «Арнольд Лейн»). «Радио Лондон», как бы извиняясь за накладку с «Арнольдом», почти мгновенно поставило песню на первую позицию хит-парада. Так, волей-неволей, ПИНК ФЛОЙД стали поп-звездами.

Был, однако, и один весьма дурной знак. Дэвид Гилмор, нена­долго вернувшийся из Европы, чтобы купить новый аппарат для JOKERS WILD взамен украденного, и заглянувший в студию, был неприятно поражен, когда Сид, его старый дружок, « просто пос­мотрел сквозь меня, едва ли вообще осознавая мое присутствие. Очень странно...».

 

Запись «See Emily Play» пришлась по времени на середину работы над первым альбомом ПИНК ФЛОЙД, который завершили в июне 1967 года, а выпустили в первых числах августа. Двадцать лет и несколько дюжин альбомов спустя Рик Райт по-прежнему считает его одним из своих двух-трех самых любимых альбомов группы (так же, как и Дейв Гилмор, который в той записи участия не принимал). «Мне нравится его слушать, просто слушать песни Сида, - говорит Райт. - Это еще и довольно грустное занятие, потому что напоминает мне о том, что так и не случилось. Думаю, Сид без труда стал бы сегодня одним из самых известных авторов песен».

Друг Барретта фотограф Мик Рок (Mick Rock) считает, что этот альбом мог быть только одним-единственным: «Что еще он мог бы сотворить после такого? Он все уже сказал. Ничего подобного на этой земле, сотворенной Господом, больше не появлялось. Это - Искусство».

«Волынщик у врат рассвета» («The Piper at the Gates of Dawn»), названный так по седьмой главе любимой детской книжки Барретта «Ветер в ивах» («Wind in the Willows»), написанной Кеннетом Грэмом («Kenneth Grahame»), стал замечательным достижением, практически со всех точек зрения. Кроме того, это именно та работа, которая сыграла основную роль в создании образа Барретта-мистика и определила стилистику многих альбомов, которые будут созданы его коллегами уже без Сида.

«Волынщик», на самом деле, включает в себя одну композицию Роджера Уотерса - скорее рифф, чем песню. Резкая «Take Up Thy Stethoscope And Walk» демонстрирует, как далеки от барреттовских были истоки творчества Уотерса. Авторство двух космических джемовых инструменталов - «Interstellar Overdrive» и «Pow R.Toc H.» -приписывается всей группе. Просто невероятно, что первый из этих инструменталов записан на четырехдорожечном магнитофоне, и в этом - заслуга Сида. Если говорить о второй композиции (не обращая внимания на примитивную звукозаписывающую технику и усилен­ный втрое звук гитары Сида), то ее основные пассажи могли бы без изменений войти в сногсшибательные песни постбарреттовского периода. На всем протяжении альбома большая часть инструмен­тального саунда группы определяется «восточными» ладовыми импровизациями органа «Farfisa» Рика Райта.

«Волынщик», как выразилась Джун Болан, был в значительной степени ребенком Сида, и таким замечательным ребенком». Во время работы над пластинкой, по словам Эндрю Кинга, Сид проявлял себя «на сто процентов творческой личностью и был очень требователь­ным к себе. Он не начинал что-либо делать, пока не убеждался, что делает это высокохудожественно». Его чутье действовало и в ходе унылого процесса микширования, когда Сид «наобум двигал ручки Уровня на пульте вверх и вниз, создавая, как говорится, причуд­ливые рисунки своими руками» (единственный микс на «Волын­щике», в котором принимала участие вся группа, был моноверсией).

Если не принимать во внимание подобные чудачества, игра Сида полна разнообразных придумок и выразительна, даже можно сказать «непредсказуема». Мелодичные соло неожиданно сменяются резкими Диссонансами, а дилановское бренчание - джазовой импровизацией, когда темп и тональность композиции «остаются за бортом». Барретт одним из первых рок-гитаристов стал экспериментировать с педальной примочкой wah-wah («квакушка») и эффектом «эхо» (echo-box). Также (и это, вероятно, наиболее примечательно) он сделал слайд-гитару (которая всегда была фирменным знаком блюзовых исполнителей из дельты Миссисипи) непременным атрибутом истинно английских «завернутых» вещей ФЛОЙД.

Сами песни на этом альбоме излучают удивительный свет. «Играет» то, чему легко прилепить ярлык, «бредовая английская чудаковатость» (что, кстати, многие и сделали), например в песне «Flaming»:

 

«Sitting on a unicorn... swimming through the starlit sky... Hey-ho! here we go, ever so high!»

(«Сидя на единороге... уплывая по залитому звездным светом небу ... Оп-ля! Едем мы, так высоко!»).

 

Одновременно песни так обезоруживающе наивны, заразительно мелодичны и потрясающе оригинальны. Лишь немногие авторы-сочинители той эпохи могли облечь свои впечатления от волшебных таинственных путешествий в форму рассказа ребенка, который просит свою матушку прочитать еще одну сказку на ночь. А именно так и сделал Сид в «Matilda Mother», в которой хор - выводящий:

 

«You only have to read the lines as scribbly black, and everything shines!»

(«Всего-то нужно осилить строчки с черными закорючками, и все засверкает!») –

 

отправляет слушателя к переливающемуся хороводом фантасти­ческих персонажей следующему куплету с волшебными королями, звенящими колоколами и ордами «туманных всадников».

В то же время «Волынщик» свободен от обычных рок-н-ролльных клише, относящихся к любви и сексу. Действительно, Сид весьма и весьма редко затрагивает эти темы.

Более того, мало кто из мастеров песенного жанра 60-х годов прибегал к традиционной блюзовой или попсовой форме реже, чем Сид. Композиционно его собственные песни до странного бывают фрагментарны. К тому же он зачастую музыкальной фразой или эффектом подчеркивает какой-то еще один, дополнительный смысл песни. Так было в «Lucifer Sam», где угрожающе звучащий эффект wah-wah и «фидбэк» придают потустороннее звучание безобидной оде Сиамскому коту. Его песни не страдают недостатком мелодий и мелодических крючков, хотя подчас эти хуки довольно неожиданны.

Многие из отобранных для «Волынщика» композиций были перед выходом в «большой свет» как бы подправлены (почти явно слышно щелканье монтажных ножниц в том месте, где задумчивый инстру­ментальный пассаж на «Matilda Mother» переходит в последний куплет). Такая корректировка была делом обычным при работе с Барреттом. По признанию Нормана Смита, «действительно, с Сидом было чертовски трудно работать, потому что он, по-моему, использовал музыку, чтобы сделать какое-то заявление или высказать что-то, сидевшее внутри, но в строго установленное для этого время. Это означало, что, если хочешь вернуться на пять минут назад, чтобы сделать еще один дубль, вероятнее всего - тебя ожидает совершенно другая картина. И мелодия будет совсем другой. «Interstellar Overdrive», состоявшая из двух непрерывных прочтений одной темы, аккуратно наложенных одна на другую, никакому редактированию не подвергалась».

На «Волынщике» Барретт предстает в полном расцвете творчес­ких сил, чего нельзя сказать о его более поздних работах. Только последняя песня «Bike», похоже, балансирует на грани психоза - с ее «шуткой» о дырке, или ране, на лбу:

 

«There's a tear up the front, it's red

and black. I've had it for

months...»

(«На лбу - рана, она красно-черного цвета. Вот уже несколько

месяцев она у меня на лбу...»).

 

В самом конце слушателя приглашают в «другую комнату» Сида - вот где чертям приходится несладко. С одной стороны, его коллаж - огневой вал! - из деталей часового механизма как бы предвосхищает будущие вещи ФЛОЙД, особенно «Time», но отличие состоит в том, что здесь звуковые эффекты не имеют непосредственного отношения к содержанию песни, и, таким образом, звук получился более дьявольский и сумасшедший.

Как показала работа над «Волынщиком», коллектив выжал максимум из скудных возможностей имеющегося тогда в их распоряжении студийного оборудования. Композиция «Astronomy Domine» (на которой слышен голос Питера Дженнера, быстро проговаривающего в мегафон названия звезд и галактик) продемон­стрировала использование ансамблем в качестве музыкального инструмента студийных эффектов, таких, как, например, «эхо». Большая заслуга в этом принадлежит Норману Смиту и – косвенно - Джорджу Мартину и THE BEATLES, которые в той же студии на Эбби-роуд ваяли своего «Сержанта Пеппера» и с которыми Смит работал в качестве звукоинженера на записи каждого их альбома вплоть до «Rubber Soul». «Волынщик» изобилует всякими студий­ными ухищрениями, позаимствованными из богатого арсенала знаменитой ливерпульской четверки. Особенно хорош был эффект двойного наложения вокала, которым Барретт пользовался гораздо более свободно, чем Леннон и Маккартни, и который в значи­тельной степени способствовал разрешению хитросплетений битловских текстов. Смиту удалось также добиться характерного звучания малого барабана у Ника Мейсона - получился тот же глухой звук, который они вместе с Мартином позаимствовали у ударных Ринго Старра. Они точно так же покрывали пластики барабана полотенцами для вытирания рук.

Смит и его коллеги с Эбби-роуд были лишь первыми из числа тех, кто в своей работе столкнулся с обеими группами и наблюдал за их во многих отношениях развивающимися параллельно, а подчас и пересекающимися карьерами (от многочисленных ссылок на THE BEATLES в музыке ФЛОЙД и до потрясающе схожих обстоятельств распада двух самых продаваемых команд фирмы EMI - когда главенствующий в группе бас-гитарист выступал инициатором судебного разбирательства против трех своих коллег). Их часто сравнивают даже по тому, как «Волынщик» и «Сержант» подни­мались на вершины британских чартов («Волынщик» дошел до 6-го места).

 

Официально оба коллектива были представлены друг другу в конце апреля. В то время битлы дописывали «Сержанта Пеппера», а Майлз болтался в студии на Эбби-роуд. Когда звукоинженер сказал ему, что ФЛОЙД работают в соседней студии, Майлз сообщил об этом Маккартни, который предложил зайти поздороваться. За ним потянулись Джордж Харрисон и Ринго.

«Это было действительно незаурядным событием, - вспоминает Майлз, - потому что ФЛОЙД были так наивны. Не зная, что микрофоны включены, из-за звуконепроницаемого стекла они повторяли: «Ты слышишь меня?». Такая полнейшая невинность, очень трогательно».

«Пол похлопал их по плечу со словами, что они - великие и что все у них получится отлично. Это вовсе не означало, что Пол относится к ним свысока. Скорее, это было похоже на признание существования нового поколения музыкантов и, в какой-то мере, на то, что THE BEATLES передавали свою корону. Споря со мной, Пол Маккартни всегда высказывал мнение, что должен появиться новый синтез электронной музыки, студийной техники и рок-н-ролла. Он не рассматривал свою группу в качестве абсолютно верного средства для создания такого рода музыки. Что же касается ПИНК ФЛОЙД, то, по его мнению, именно они были той группой, о которой шла речь.

«Я уверен: THE BEATLES нас копировали, - добавляет Питер Дженнер, - точно так же, как мы копировали то, что доносилось из студии, расположенной дальше по коридору!».

Когда ФЛОЙД получили сигнальную копию «Сержанта Пеппера» от руководства EMI, это послужило поводом для буйного празднества в доме Дженнера на Эдбрук-роуд. Психоделический шедевр THE BEATLES проигрывали снова и снова, косяки выку­ривались с такой скоростью, с какой умелая на все руки Джун успевала их сворачивать. Хотя она сама никогда «не употребляла», предпочитая «контролировать себя», никто лучше нее не мог крутить мастырки.

 

Однако для ФЛОЙД гигантская вечеринка, которую большая часть «обкуренных» и «врубающихся» запомнила как Лето Любви, оборвалась, не успев начаться. 2 июня, на следующий день после выпуска «Сержанта Пеппера», ФЛОЙД в первый раз за два месяца выступили в UFO («Мои часы остановились, радио замолкло... и что мне делать в этом... UFO?» - вопила реклама в «IT»). Неудиви­тельно, что в свете всего произошедшего с момента их последнего выступления в этом клубе, зал был набит битком. Здесь можно было увидеть Джими Хендрикса, Пита Тауншенда, музыкантов YARDBIRDS и THE ANIMALS, наряду с толпой радостно настроенных молодых поклонников, будущих хиппи и обыкновен­ных пожилых туристов. Плюс ко всему ФЛОЙД пришлось проходить в помещение через обычный вход и с боем пробиваться к себе в гримерку через ликующий народ.

По пути они встретили Джо Бойда (который до сих пор булькал и пыхтел, негодуя по поводу своего смещения с поста продюсера группы, хотя в глаза самим музыкантам он ничего не говорил). «Зал был переполнен, они прошли буквально в двух дюймах от моего носа.

- Привет, Джо!

- Как дела?

- Потрясающе!

Я поприветствовал их. Последним шел Сид. Самым классным в нем была этакая чертовщинка-искорка в глазах; он всегда был обладателем поистине искрящихся глаз. У него было довольно ехидное выражение лица, и он состроил озорную гримасу, когда я сказал: «Привет, Сид!». Он вроде бы и взглянул на меня... Я посмотрел ему прямо в глаза - ни жизни, ни света. Как будто кто-то взял и зашторил окна в знак того, что «Никого нет дома»...».

Очередной номер «IT» обвинил музыкантов в том, что в тот вечер они «играли, как бездельники». Только теперь, глядя из настоящего в прошлое, понимаешь, почему тогда все так сложилось

- Сид Барретт начал здорово сдавать. Он был близок к самосокру­шению.

 

Для некоторых других известных фигур лондонского андеграунда Лето Любви превратилось, скорее, в сезон охоты на ведьм (если повторять слова Донована, который в полной мере испытывал все возрастающее давление со стороны сильных мира сего). Это высказывание стало реальностью и для основателя UFO и «IT» Джона Хопкинса, который отметил день выхода «Сержанта Пеппера» своей первой в жизни отсидкой в тюрьме.

«Британская система прекрасно срабатывает, - говорит Хопкинс, - если ты постоянно высовываешься, выступаешь против нее и истеблишмента, поднимаешь вокруг системы шум... Тогда они тебя обязательно на чем-нибудь подловят». Его «подловили» на наркоте и осудили на девять месяцев. «Я был очень молод и наивен. Я не понимал, что, если начинаешь привлекать к себе внимание, им не нравится. Я был довольно беспечным. Все случилось так, словно я с завязанными глазами со всего размаха врезался в кирпичную стену. Если бы я был хоть чуть-чуть не такой хипповый, я бы точно сломался».

Несмотря на его философское отношение к происшедшему, отсутствие Хопкинса (бывшего кем-то вроде живого катализатора и представителя свободомыслия) сказалось на ходе дел в андеграундном Лондоне: без него все пошло наперекосяк. Когда же он, наконец, вышел из тюрьмы, то произвел на всех впечатление человека, внутри которого что-то умерло, огонь погас.

Карающая длиннющая длань правосудия лишила также сцену UFO и австралийского колдуна клавишных Давида Аллена (Daevid Alien) из THE SOFT MACHINE. По словам Пита Брауна, «власти знали, что тусовка сплошняком состоит из наркоманов. Так что, когда он уехал в Париж, ему не позволили вернуться назад. Вот почему ФЛОЙД выбились в лидеры - потому что THE SOFT MACHINE не могли больше работать».

Самым известным арестом 1967 года с поличным был арест Мика Джэггера и Кита Ричардса из THE ROLLING STONES, чей бунтарский и сексуальный имидж, позже приобретший психо­делическую окраску, был как бельмо на глазу у властей. Падкая до сенсаций «News Of The World» выбрала THE STONES мишенью, после того как Джэггер сослужил хорошую службу газете, случайно предоставив материал для пасквиля на тему публичного разобла­чения приписываемых ему наркотических безумств. Как это часто бывает, в статье, действительно, содержалась доля истины, вся загвоздка была лишь в том, что менее осмотрительным музыкантом оказался Брайан Джонз (Brian Jones). Его газетчик по ошибке принял за Джэггера.

«News Of The World», победившая в борьбе за право напечатать эту статью (которая позже отстаивала свое право: «снабжать инфор­мацией полицию... есть наш первейший долг»), способствовала организации полицейского налета на дом Ричардса, где проходила вечеринка с наркотиками и где присутствовал Мик. Все, что полиция смогла предъявить Джэггеру, - это четыре таблетки транквилизатора, на которые у него не оказалось рецепта. Несмотря на показания врача, подтвердившего необходимость приема данного лекарства музыкантом, Джэггера осудили на три месяца, Ричардс схлопотал год лишения свободы. Брайан Джонз неоднократно подвергался арестам и судебным преследованиям, которые в буквальном смысле слова доконали его.

Приговоры были настолько суровыми, а нарушения гражданских прав подсудимых столь вопиющими, что напуганы были даже многие представители истеблишмента. Влиятельная солидная лондонская «Time» в знаменитой редакционной статье под названием «Кто стреляет из пушки по воробьям ?» («Who Breaks A Butterfly On A Wheel?») выразила решительный протест. Двое стоуновских музыкантов после трехдневного заключения, во время которого они возобновили свое знакомство с Джоном Хопкинсом, были освобождены. «Настоящих людей, - замечает Джон с сарказмом, -встречаешь в самых странных местах...».

Тем временем бывшие коллеги Хоппи по UFO организовали марш протеста против редакции «News Of The World», с тем чтобы прив­лечь внимание общественности к неблаговидной роли газетчиков в сфабрикованном против СТОУНЗ процессе. Джо Бойд вспоминает, что после раннего концерта группы TOMORROW «весь клуб выва­лил на улицу и в полном составе отправился пикетировать «News Of The World», а потом вернулись назад где-то около четырех утра».

Когда TOMORROW вновь оказались на сцене, «клуб был набит битком - никогда здесь не собиралось столько народу. Пять часов утра, а яблоку негде упасть! Атмосфера накалилась... Полиция спустила на кого-то специально обученных собак, народ заволно­вался. Закончилось тем, что Твинк (Twink) двинулся через толпу с микрофоном на длинном шнуре, скандируя: «Революция! Револю­ция! Революция!», и весь зал подхватил: «Революция! Революция!». Стив Хауи (Steve Howe) выделывал трюки на гитаре, используя «фидбэк»... Получалось очень по-анархистски».

«News Of The World» не могла оставить такую провокацию без ответа - она начала публикацию серии статей о клубе под названием «Шокирующий опыт», от которых, по мнению этого реакционного издания, клубу в любом случае не удалось бы отмыться. «Скрытые ужасные пороки, извлеченные на свет божий для миллионов охающих читателей, подразумевали под собой «неистовую музыку», «цветочные лейтмотивы», «лица людей, находящихся в забытьи», «фанатичных поклонников культа, питавшихся только специально приготовленной пищей» и «странно одетых... мужчин, танцующих с мужчинами, девушек, танцующих с девушками». И, само собой разумеется, эти достойные порицания персонажи погрязли в «свободной любви - сексе ради секса, включающем все, что им взбредет в голову». Не обошлось, разумеется, без наркотиков...

Весь анекдот заключался в том, что UFO на самом деле уже не был таким диким и отвязным местом, как при Хопкинсе. С момента его заключения под стражу клуб перешел под контроль Бойда, который был больше настроен на нормальный бизнес, без экстремизма. Как вспоминает осветитель из клуба Марк Бойл: «Хоппи занимался этим, скорее, из любви к искусству и стремления хоть как-то материально поддержать «The International Times», Джо занимался клубом, рассчитывая получить прибыль». Против такого утверждения сам Бойд не имел ничего против.

Как бы там ни было, подобная деятельность газетчиков по преданию гласности результатов разгребания грязи производила неизгладимое впечатление на полицейских из участка близ клуба, которые все как один являлись верными читателями «News Of The World». До этого момента местные бобби смотрели на деятельность в Мекке андеграунда сквозь пальцы - их подмазывал гениальный хитрец-ирландец (помните, кто был владельцем помещения?) дармовым виски перед Рождеством. Теперь блюстители порядка строго-настрого предупредили владельца UFO, что, если это заведение со столь порочной репутацией не закроется, к нему будут применены самые строгие меры. Владелец внял угрозам и немедля разорвал с UFO договор об аренде помещения через местный суд.

Бойд и Майлз попытались передвинуть пятничные мероприятия в менее приспособленный для этого «Раундхауз». Несмотря на пару выступлений ПИНК ФЛОЙД, старожилы не узнавали клуб: небывалые толпы, следившие за порядком вышибалы, обязательный штампик на руке вместо билета. Вспоминает Майлз: «Более того, арендная плата составляла астрономическую сумму, а группы, такие, как THE MOVE, и даже Артур Браун потребовали увеличения гонораров. Вся прибыль за некоторые вечера не превышала шестидесяти фунтов. В конце концов, нам пришлось поставить на этом деле крест».

Так отошел в мир иной нервный центр альтернативного Лондона: убитый, с одной стороны, растущей популярностью и коммерчес­кими претензиями групп-завсегдатаев и резкой недоброжелатель­ностью политиков, притеснениями со стороны законодательных органов и усилиями писак с Флит-стрит - с другой.

 

Для многих андеграунд 60-х без «косячка» и «кислоты» - пустой звук, однако Пит Браун был одним из немногих, кто считал, что именно эти моменты были ахиллесовой пятой движения. Запрет на наркотики дал властям повод в полной мере применить судебные санкции по отношению к Джону Хопкинсу (и - в конечном результате - к Джону Леннону). Кроме того, наркотики отвлекали массы от решительных, потрясающих основы перемен в других областях культуры и искусства. .«Каждый из нас должен был бы выйти на улицу с требованием: «Ну дайте нам это! Дайте! Давайте изменим общество!», - жалуется Браун. - Вместо этого мы слышали: «Да, парниша... изменить общество... ух ты!». А когда появлялась полиция, они говорили: «Возьми цветочек... забери меня отсюда». Я хотел бы видеть больше СОПРОТИВЛЕНИЯ».

Таким образом, сердце движения андеграунда было обескров­лено, и даже все внешние проявления контркультуры - длинные волосы, одежда, наименее агрессивные аспекты музыки - были взяты на вооружение и даже поощрялись в так называемом «надземном» мире. Очень скоро все это превратилось просто в тен­денции в моде - собственно, к этому дело шло с самого начала. Словно для того чтобы проиллюстрировать эту точку зрения, в получасовой телепередаче «Nightline» - на которую я нарвался, включив ТВ в перерыве в работе над этой главой книги, - мне Довелось увидеть целых три коммерческих ролика на материале

гимнов контркультуры 60-х, написанных выступавшими в Вудстоке Грэмом Нэшем (Graham Nash), Джоном Себастьяном (John Sebastian) и Питом Тауншендом. Вышеперечисленные деятели сияли звездами на фестивале в Вудстоке в то время, когда задумывалось противопоставление всем этим страхованиям имущества, всяким цепляющимся приборам и приспособлениям, компаниям Pennzoil... Именно это и шло во второй части увиденной мной передачи.

«Что бы хорошего мы ни делали в Англии, - говорит Браун, -если мы сами не позаботимся и не будем осторожны и тщательны в своих действиях, все в конечном счете будет списано на моду. Все будет разрушено, вера во все созданное будет сокрушена. Это как раз то, что случилось с большей частью идеалов 60-х: «А-а, то была всего лишь мода». НЕПРАВДА. То было больше чем мода; это потом все довели до уровня шмоток. Тогда происходила масса прорывов на ту сторону, но они оказались невостребованными -вот почему люди обращаются к 60-м, хотя они смутно помнят, что тогда это БЫЛО идеалами того времени. Сегодня все сводится только к деньгам. Нельзя говорить, что нас деньги вообще не интересовали; каждый думает о денежках - ничего здесь не поделать. Но мы пытались создавать что-то конструктивное, мы пытались созидать».

«Сколько было разрушено прессой и власть предержащими только потому, что поняли: в этом КРОЕТСЯ УГРОЗА для них. Так Джэггера взяли с поличным, потом Леннона. Поскольку в те дни все это было «семейной аудиторией», включая контроль родителей за тем, что покупали их дети. Такой контроль особенно чувствовался за пределами Лондона. Вот THE BEATLES, они - представители рабочего класса, которые пишут красивенькие песни, - все покупались на это: мамы, папы - все».

«Но, скажем, в тот момент, когда Леннона повязали, сразу все заметно к ним охладели. Вот какое странное явление мало изучено - викторианское лицемерие: «Леннон - джанки, наркот , мы больше не можем воспринимать его серьезно». Эксцентричность - это одно, к ней вроде бы здесь притерпелись, а наркотики и политика - совсем другое».

Несмотря на то, что самих ФЛОЙД не взяли с поличным, тот базис, на котором зиждилось их процветание, был уничтожен, хотя группа успешно «катапультировалась» в «высшую лигу», в совер­шенно не похожий на андеграундовый мир - мир чартов Top Of The Pops. К таким переходам Сид приспособиться не мог.

 

Глава 7. Межзвездная перегрузка

«Тогда все было так легко, - говорит Питер Дженнер о расцвете таланта Сида Барретта и успехах ФЛОЙД на раннем этапе карьеры. - Вопрос в том, почему потом все пошло через пень колоду. Из-за денег? Из-за славы? Из-за людей, приходивших спросить Сида о смысле жизни и всучавших ему тонны «кислоты»? Я виню во всем «кислоту», но, думаю, не будь ее, появилось бы что-нибудь другое».

«Конечно, «кислота» виновата в какой-то степени, - говорит Рик Райт. - Дело в том, что неизвестно: то ли «кислота» ускорила происходящий в его голове процесс, то ли сама она послужила причиной начала этого процесса. Этого не знает никто. Уверен, что, в основ­ном, во всем виноваты именно наркотики».

«Думаю, Сид просто вступил в контакт с такими людьми, кото­рые определенным образом повлияли на него. Все это входило в разряд обычных вещей в конце 60-х: прием «кислоты» - это как бы открывало совершенно новый мир. И Сид на эту удочку попался».

В таком контексте следующий шаг Барретта - переезд на извест­ную «подпольную» квартиру в Южном Кенсингтоне - был сродни путешествию из огня да в полымя. Один кембриджский друг вспо­минает о здании номер 101 по Кромвелл-роуд, которое уже тогда было родным домом для всей олдовой тусовки, как о «самом необыч­ном доме, полном самых необычных людей - очень талантливых, знаменитых художников и музыкантов, «летающих» очень высоко. Там все держалось на наркотиках, международные торговцы «кисло­той» останавливались в этом доме на три дня». Как пел Donovan в «Sunny South Kensington»:

 

«Cromwell Road, man, gotta spread your wings...»

(«Кромвелл-роуд, приятель, расправит твои крылья...»).

 

Центром притяжения этого дивного нового мира был уроженец Новой Зеландии и проповедник ЛСД Джон Изэм (John Esam). Аристократ-хиппи князь Станислав Клоссовски де Рола (Stanislaw Klossowski de Rola) (известный как «Stash» - «Укрыватель») переиме­новал его в «Паука», потому что тот «жил в каком-то кроличьем

садке, бывшем чем-то вроде галереи без окон, которую он себе отгородил в коридоре». Джона описала и Вирджиния Клайв-Смит (Virginia Clive-Smith) как «невероятного персонажа, который оста­навливал все, что могло двигаться, и излучал какое-то необычайное магическое сияние. Он полностью подчинял себе внимание людей и обладал такой энергией, которая очаровывала других, почти так же, как кобра гипнотизирует птицу».

Изэм стал знаменитостью после того, как власти решили выяс­нить, что же на самом деле происходит в странном доме номер 101 по Кромвелл-роуд. Хотя у Паука хватило ума по прибытии полиции выбросить сотни пропитанных ЛСД кусочков сахара в окно, в саду уже был патруль, и полицейский поймал сумку с бесценным грузом. Дело было передано в суд, однако выяснилось, что британское правительство до сих пор не объявляло ЛСД вне закона. Пытаясь выдвинуть другое обвинение - сокрытие веществ, в состав которых входят яды, - обвинение вызвало изобретателя ЛСД швейцарца Альберта Хоффмана (Albert Hoffman), который подтвердил, что галлюциноген был производным токсичного вещества эрготамина. В тот день защите удалось одержать победу, подкрепленную свидетельскими показаниями эксперта - разработчика пенициллина Эрнеста Чейна (Ernest Chain), который заявил, что спорный ингре­диент был, скорее, искусственным воспроизведением спорыньи, нежели настоящим ядом. Избежавший длительного срока заклю­чения, Паук настолько был впечатлен ходом этого показательного процесса, что отрекся от «кислоты» навсегда.

Тем временем Сид Барретт всем своим видом демонстрировал переход к постоянному употреблению ЛСД. Один из близких друзей с Ирлхэм-стрит говорит: «Мы принимали «кислоту» со всевозмож­ными предосторожностями - только с хорошо знакомыми нам людьми, в знакомой обстановке. Но Сид начал принимать ее сам по себе - и здорово «улетал»...».

В этом ему постоянно (может быть, в силу стечения обстоя­тельств) помогал новый сосед по квартире по имени Скотти, которого чиновник из компании ФЛОЙД Джон Марш (John Marsh) называл «одним из насквозь пропитанных «кислотой» и одним из миссионеров, проповедующих изменение этого мира», и безнадеж­ным торчком до кончиков ногтей. По словам Марша, более трезво-мыслящие гости Барретта отклоняли все предложения «чего-нибудь выпить», а если и соглашались, то лишь на стакан воды, «налитой специально по такому случаю из-под крана, и даже тогда они переживали, а не подсыпал ли Паук туда чего-нибудь».

После того как обожавший котов Барретт взял одного котенка от кошки Дженнера, бедное животное тоже приучили к ЛСД. Питер Дженнер и Джон Марш (как, впрочем, и любой человек из окруже­ния группы) не давали воли своим дурным предчувствиям, вызван­ным невоздержанностью Сида. Ведь на дворе было Лето любви, когда никто (а особенно менеджер ПИНК ФЛОЙД или отвечающий за их психоделическое световое шоу парень-мод) не мог себе поз­волить быть настолько занудным, чтобы задать вопрос - а не зайдет ли вся эта «кислотная мания» слишком далеко?

Да и легкие помутнения рассудка Барретта еще нельзя было наз­вать симптомами необратимых перемен или чем-то выходящим за рамки всеобщего безумия тех лет. Для Джун Болан первый сигнал тревоги прозвучал, когда Сид в течение трех дней держал взаперти свою подружку, лишь изредка подсовывая ей под дверь кусочки сухого печенья. После того как Джульетте Райт и Джун удалось освободить помятую, всю в синяках, потрясенную пленницу, Барретт САМ закрылся в комнате и неделю из нее не выходил.

И тем не менее, как подчеркивает Джун, это не было молниенос­ным изменением личности - от «Сида, которого мы знали и любили, до - бац, и вот - психа, лунатика. Так не бывает. Процесс идет постепенно. Бывало, он без особой причины выглядел «заторчавшим», но тогда никто из нас не жил с ним, и мы не знали, что происходило у него дома. Потом пару недель с ним все было в порядке, а затем Сид на несколько дней съезжал с катушек - и обнаруживалось, что он принимал неимоверное количество «кисло­ты». Он знал дозу, знал, сколько он сам глотал. Но за чаем «друзья» могли булькнуть еще пару таблеток ему в чашку и ничего об этом не сказать. Находясь еще в середине одного «путешествия», он уже отправлялся в другое. Наверное, они ширялись по нескольку раз в день, и так в течение двух или трех недель. Вот тогда его понятие реального стало размываться, и Сид с огромным трудом мог общать­ся с людьми, которые не жили с ним рядом».

«Я и сейчас убеждена, что в основе всего лежала она, «кислота». Все могло случиться и без нее, но, возможно, тогда процесс был бы более длительным. Если люди, склонные к шизофрении, прини­мают наркотики, то такие тенденции усиливаются. Очень трудно вернуться в себя, в свою вторую половину, если употребляешь нар­котики ежедневно: а ведь изо дня в день этому другому человеку нужно ходить на фотосессии, заниматься Top Of The Pops. На самом деле человек никогда так и не «спускается на землю» из-за этих постоянных мысленных ретроспекций. Ну, допустим, ты сегодня в норме, а завтра надо идти на съемку, и все повторяется сначала».

Один из близких к Сиду людей считает, что ключ к его проблемам с ЛСД лежит в уникальном творческом видении Барретта. «Я часто убеждался, что люди с потрясающе развитым воображением менее всех способны совладать с ЛСД, - говорит Пит Браун, который не позволяет себе больше одной затяжки или глотка спиртного, с тех пор как он был буквально ошеломлен сильнейшим действием «кис­лоты» в 1967 году. - Для тех, кто не обладает развитым воображе­нием, «кислота» создает иллюзию того, что оно у них есть. Для людей, изначально обладающих таким талантом, дело оборачивается неприятными последствиями - в большинстве случаев они заходят слишком далеко».

Как и Браун, Питер Уинн Уилсон навсегда отказался от «кисло­ты» после того, как одно из неудачных «путешествий» закончилось психушкой. Как вспоминает Сюзи, «Барретт был единственным, кто мог вызволить Питера. Он позаимствовал у кого-то древнюю малолитражку, и мы принялись колесить в поисках этого госпиталя. Сид очень боялся туда зайти, ему казалось, что его самого ОТТУДА НЕ ВЫПУСТЯТ. Тогда все практически балансировало на самом краю, над бездной».

Кислотное «путешествие» Сида длиною в год стало приносить плоды именно тогда, когда ФЛОЙД вошли в режим работы с перег­рузками. Некоторые из его друзей склонны винить в ухудшении его состояния испытание «звездностью» и отношение со стороны остальных участников группы, другие считают, что столкновение интересов нескольких личностей в коллективе и неумение Сида распорядиться достигнутым успехом происходит от его усугублен­ного наркотиками психического расстройства. Наиболее вероятным представляется то, что, наверное, все эти факторы - наркотики, слава, личные и творческие разногласия, психическая нестабиль­ность - сыграли свою роль, тесно переплетаясь между собой, что и привело к столь плачевному результату.

Питер Дженнер оказался первым, кто осознал, что профессио­нальная жизнь ФЛОЙД «неожиданно перестала быть развлечением. «Все эти люди повторяли: «Каким будет новый сингл? Нам нужен хит прямо сейчас». А мы думали: «Черт тебя дери, какой еще хит?». Это становилось бизнесом». А Сид, как утверждает Мик Рок, «был подлинным и чистым художником, он вообще не мог иметь ничего общего с бизнесом. Такого рода подход, когда то, чем живешь на сцене, и есть подлинное, вырабатывается при столкновении с серой действительностью».

Выполняя свалившиеся на них обязательства, весь остаток 1967 года ФЛОЙД (а новообретенный ими статус «группы из хит-парада» повлек за собой целую лавину заманчивых предложений) провели в бесконечных турне: 80 концертов с мая по сентябрь. Некоторые - по два за вечер, что означало: приехать, развернуться, отыграть, свернуться, погрузить, приехать и отыграть следующий концерт поздно вечером.

Более того, как говорит Питер Уинн Уилсон, напористые про­моутеры той эпохи «вообще не заботились об условиях наших турне. Выходило так, что роуди ДОЛЖНЫ поспать, а нам надо двигаться на следующий концерт. Тогда на автомагистралях движение было небольшое - их только построили. Роуди давил на «газ» и засыпал, а тот, кто сидел рядом - я или Сюзи, - на самом деле управлял машиной».

Сюзи обвиняет Брайана Моррисона в том, что тот «организовы­вал один концерт на севере Англии, другой - на юге. Потом опять на севере, не думая о тех, кому надо попасть из точки А в точку Б. Помню, я вела машину , сидя рядом с водителем, который спал за рулем. Прав у меня не было. Нервы у нас были напряжены до предела. Когда машина к чему-нибудь приближалась, и я ЗНАЛА, что должна разбудить его, он пару секунд хлопал глазами, а ПОТОМ врубался в обстановку на дороге - двигаясь в «форде» со скоростью 90 миль в час!».

«Ты только представь себе, - хихикает ее партнер, - просыпаешь­ся и обнаруживаешь, что ты за рулем и несешься навстречу опаснос­ти. Было бы лучше, если бы мы поменялись местами и не забивали себе голову мыслями о том, что будет, когда полиция обнаружит водителя без прав».

Помимо материально-технического обеспечения турне, вдруг оказалось, что британская глубинка (за исключением нескольких хипповых обителей на севере) не была готова к 20-минутным запи­лам Барретта на гитарных примочках или космическим пузырям Уинна Уилсона, а также к отсутствию у группы танцевальных ритмов или привычного кривлянья на сцене. Еще более непонятным было отсутствие в программе песни «See Emily Play», которую зрители Уже слышали или желали услышать и которую требовали исполнить. ПИНК ФЛОЙД плохо сочетались с такого рода аудиторией. Получалось, что «типичные интеллектуалы, выходцы из среднего класса, играли для обычных паршивцев-пролетариев, - говорит Дженнер, - но тогда еще не образовался свой круг, слушающий «хорошую» рок-музыку, - пара-другая выступлений в колледжах да несколько несчастных концертов. Гораздо легче было работать в Голландии или Франции, чем во многих английских городах». Годы спустя Роджер Уотерс в разговоре с одним из своих друзей саркасти­чески заметил, что «ФЛОЙД образца 1967-го года побили все рекор­ды по освобождению танцплощадок от присутствующих».

Бывало, правда, и так, что публика выражала свое неудовольст­вие более решительно. В начале года в одном танцзале в Бедфорде, как вспоминает Уотерс, «с балкона нас поливали пинтами пива, что было очень неприятно, да к тому же и небезопасно». Почти дома, в клубе Feathers Club, расположенном в лондонском пригороде Илинг, один фрукт, вооружившись увесистым пенсом, бывшем в хождении до перехода на десятичную систему, «попал мне точно в лоб и здорово поранил меня. Сколько крови вытекло. Я стоял на авансцене, всматриваясь в толпу, пытаясь понять, кто же швырнул эту хреновину. Я буквально кипел от злости и был готов спуститься в зал, чтобы найти обидчика. К счастью, среди публики оказался один хиппи, которому мы нравились, так что остаток вечера зрители провели, выколачивая ИЗ НЕГО все дерьмо».

Десять лет спустя Ник Мейсон так описал обычный загородный концерт ПИНК ФЛОЙД, проходивший примерно в 1967 году: «В наличии имелись такая вращающаяся сцена и публика перед ней, выражавшая желание услышать «Арнольд Лейн», «See Emily Play» и другие хиты, которые мы, конечно же, исполнить не могли. Наш репертуар состоял из странных композиций, вроде «Interstellar Overdrive», занимавшей половину концерта. Помню, как поворачи­валась сцена и то, что картина, представавшая перед ясными очами зрителей, их здорово пугала. Все было фантастично, поскольку «наша» публика не бывала на таких концертах: туда нужно было приходить в галстуке. Там была разработана целая система, чтобы не пускать нас в бар, потому что мы были одеты неподобающим образом, и т.п. и т.д., нас это все сильно доставало».

Т.к. ФЛОЙД, по словам Мейсона, «устало плелись, чтобы получить на свою голову дневную порцию разбитых бутылок», их награждали не звуками фанфар, а взрывами насмешек-петард, вроде той заметочки, которая появилась в газете маленького шотландского городка. Она притулилась рядом с отчетом о ежегодном соревнова­нии по выпечке фруктовых пирогов Морэйширского клуба ферме­ров: «В танцзале «Красные туфельки» выступают звезды фирмы Columbia ПИНК ФЛОЙД. Это группа, привезшая свое собственное освещение, чтобы заставить сцену колебаться и вибрировать во время исполнения УМОПОМРАЧИТЕЛЬНЫХ номеров». «Disc» и «Music Echo» не только поместили публикации об июльском туре по Шотландии ансамбля из наших «четырех скромных, добродушных и искренних парней», но и уделили место способам проведения досуга, которые практиковали по меньшей мере трое из них: «Может быть, из города отправляются каждый день только четыре поезда ... но и у Элджин есть свои взлеты. Вот почему четверо «флойдовцев» - Роджер Уотерс; спокойный и, по-видимому, культурный Сид Барретт; спокойный и, по-видимому, застенчивый Рик Райт и Ник Мейсон - темной ночью во вторник втиснулись в машину в Грэйт Ярмут и гнали всю ночь, чтобы в 16 часов в среду оказаться в прибрежной гостинице в Лоссимаус поблизости от Элджин. Несколько часов сна, лошади для прогулки верхом, проверка мест­ной рыбалки и качества местного гольф-клуба. А потом - на концерт в Элджин...».

Во время выступления горцы, по крайней мере, оставляли пиво для личного пользования и не извлекали из карманов медяки в воинственных целях. Реакция публики в упомянутом зале «Красные Туфельки» колебалась от высказываний типа: «Да ты знаешь, что я у себя в ванной пою лучше ?» до: «Неплохо, но THE CREAM были лучше».

Автор текстов для CREAM сочувствовал и до сих пор сочувствует положению Барретта в этой неразберихе. «В расцвете своих творческих сил, когда у группы были такие поп-хиты, как «Эмили» и «Арнольд Лейн», - вспоминает Пит Браун, - весь феномен психоделии ограничивался пределами Лондона и просуществовал совсем недолго. А ансамбль заряжали в турне по танцзалам, где люди привыкли к ритм-энд-блюзу и не понимали, что за чертовщину им предлагают».

Британский музыкальный бизнес был в те дни довольно глупым. Что-то подсказывало, что «завтра все кончится и сегодня нужно загрести как можно больше. Неважно, если артист вляпался в дерьмо. Они с большим трудом могли понять, что происходит с ФЛОЙД. За исключением нескольких мест в Лондоне, где можно было играть Для своих поклонников, альтернативной структуры не существовало. Никто не предполагал, что на ФЛОЙД будет такой большой спрос в Америке. Когда они разразились своими хитами, компании звуко­записи просто не знали, что с ними делать». «И, конечно, Сид был последним человеком, который мог поддерживать отношения с этими структурами. Он выкладывался на все сто процентов, но взамен ничего не получал, только в Лондоне находились люди, которые понимали его. Это и порождало определенное напряжение: публика превращалась в обывателей, когда ей предлагалось что-то типа ФЛОЙД, непростое для восприятия и требующее понимания. В пути Сид, стараясь компенсировать затраты своей энергии, рас­слаблялся по максимуму. Уверен, что он принимал прилично, как и все остальные».

«В провинции они не проваливались потому, что зрители были необразованными, а пресса не знала, как их оценить. Пару лет средства массовой информации гадали, а не запретят ли вообще все движение андеграунда. Поэтому они так вяло реагировали на все происходящее из «подземелья» и не сразу врубились в андеграундовые фишки».

«Сегодня группа - объект пристального внимания, независимо от того, насколько это «диковинно» или «разрушительно». Человек начинает ощущать в себе шевеление этого синдрома подчинения фатальной неизбежности: «Кем мы будем завтра? Пережитком 60-х? Кем-то, на кого оказал влияние Сид Барретт?». Они акцентируют внимание на этом, а пресса - тут как тут».

«А ТОГДА они боялись подобного из политических соображений. ФЛОЙД отнюдь не бросались в политику с головой - они настаивали на предоставлении человеку права самому решать - «съезжать ему с катушек или не съезжать». Некомпетентность была просто чудо­вищной».

«New Musical Express» поприветствовала восходящую звезду ФЛОЙД и потребовала заполнить анкету на страничках, посвящен­ных жизни любимчиков мейнстрима, указав там свой рост и вес, имена братьев и сестер, наличие и клички домашних животных, свои увлечения, возраст, в каком попал в шоу-бизнес, любимые цвета, блюда и актеров. Через эту церемонию закрепления в почет­ном статусе в колонке «Линии жизни звезд» NME в свое время прошли THE BEATLES, THE STONES и THE KINKS, не говоря уж о DAVE CLARK FIVE и HERMAN'S HERMITS. Теперь пришел черед ПИНК ФЛОЙД.

Конечно, можно поспорить, насколько ответы каждого из музы­кантов были откровенны. Наиболее ответственный и серьезный Рик Райт в пункте «профессиональные амбиции» признался, что «хотел бы услышать симфонию собственного сочинения, исполненную в Ройял Фестивал-холле». Ник Мейсон избрал лучшее средство -юмор: «Сильнейшее влияние на карьеру: страх и ром». Роджер проявил нетерпение, написав: «Ма» и «Па» в графе «Имена родителей», «Никаких» - в графе «Увлечения» и «Полно!» - в ответ на вопрос о «Любимых цветах», хотя, судя по всему, старался отвечать честно (он даже включился в обычную игру поп-звезд, скостив себе годик). В отличие от них, Сид (упомянувший, однако, о том, что у него есть «кот по имени Ровер» - Бродяга) везде писал по поводу увлечений - «Никаких» или «Все» (по поводу любимых цветов, блюд и т.д.). Он мог, вообще, оставить добрую половину граф незаполненными.

В зависимости от настроения обозревателя, такой ход может рас­сматриваться либо как принципиальный протест, либо как проявле­ние начальной стадии психоза. С подобной позиции можно оценивать и ужасное поведение Сида в телепередаче «Top Of The Pops».

Успех «See Emily Play» заставил ФЛОЙД выступать по националь­ному телевидению в этой программе столько раз, сколько сингл продержался в недельной Топ-10. Получилось - целых три раза. Музыканты и их менеджеры рассматривали такую возможность как неслыханную удачу. Но Сида передергивало от одной только мысли выступить в этом сиропистом шоу. Для него участие в «Top Of The Pops» означало одно: выставлять себя на продажу (пять лет спустя Рик Райт признался, что «Top Of The Pops» определенно была одним из худших моментов, через который мне пришлось пройти... какая-то гадость»). На записи радиопрограммы для Би-Би-Си «Субботний клуб» Барретт позволил себе еще больше, покинув студию со словами: «У меня никогда не появится желание сделать это еще раз».

Какие бы причины ни побудили Сида поступить таким образом, между ним и, по меньшей мере, двумя музыкантами группы появились первые признаки разлада. По словам одного близкого к ним человека, «Роджер всегда был ревностно амбициозен. Осталь­ным пришлась по душе мысль стать поп-звездами, но Роджер постоянно пытался вовлечь ансамбль во всякие ситуации, влекущие за собой коммерческую выгоду, - и в плане общения с прессой, и в режиссуре концерта, и в сочинительстве. Ник Мейсон был на его стороне».

«Рик был гораздо менее амбициозной личностью, сначала мыс­лившей так же, как и Сид. Они много играли вместе, много вместе работали. По существу, они оба были курильщиками, а Роджер и Ник - выпивохами. Между ними начался раскол. Но Рик в итоге переметнулся в лагерь более сильных людей в группе».

В свою очередь, Питер Дженнер, несмотря на свои собственные трения с Уотерсом, чувствовал, что все действия басиста диктова­лись непреодолимым желанием «организовать все как можно лучше и сделать этот целый организм более управляемым». Он, по крайней мере, вспоминает Мейсона как «флойдовца, способного общаться с любым человеком. Ему, единственному из группы, не нужно было ничего доказывать. Он заслуживает огромного уважения за то, что на протяжении всего этого времени не позволил группе развалиться».

Джун Болан считает, что в определенной степени трения между членами ФЛОЙД возникли из-за Барретта, харизматического певца и сочинителя, на которого всегда обращали больше внимания, чем на других. «Так происходит всегда - певца группы всегда чаще фотографируют. Он, вообще, был самым фотогеничным. Сид был как бы движущей силой группы, и вполне естественно, что в первую очередь люди хотели видеть именно его».

«Думаю, существует определенный показатель славы. Это может быть всего лишь один диск, вроде «See Emily Play» и вашей первой «Top Of The Pops», но потом все меняется, - говорит Джун. - Рань­ше они были четырьмя выросшими вместе или учившимися в одном и том же колледже людьми. А потом образовалось два лагеря: вы -курильщики и «торчки», а мы - выпивохи. «Выпивохи» ни в своем поведении, ни в способах общения в крайности не впадали. «Кося­кам», «кислоте» и бог знает чему еще они предпочитали выпивку. Мало-помалу в отношениях между ними образовывалась трещина».

Что касается творческих разногласий, то тут Джун винит ЛСД: «Чем больше «кислоты» кто-то принимает, тем великолепнее звучит в его голове музыка, но для сторонних наблюдателей это - чушь собачья. Те, кто не принимает ту же дурь, что и ты, не слышат того, что звучит у тебя в голове. Вот тут-то и находится яблоко раздора, потому что как единое целое этот механизм группы уже не срабатывает. Именно тогда все остальные начали самоутверж­даться и отстаивать свои музыкальные права. Ричард высказывал соображения, как должны звучать клавишные, Роджер все воспри­нимал с энтузиазмом, а Ник - самая незначительная из всех фигура - по крайней мере, не маячил перед глазами!».

Питер Уинн Уилсон повествует о развитии тех событий несколько по-иному: «Всегда существовало огромное давление на Сида со сто­роны Роджера и Ника. Они пытались заставить его согласиться с их видением того, что должна делать поп-группа: необходимо, мол, включать последний сингл в концертную программу, равно как и отдельные композиции с пластинки. Такой подход совершенно не соответствовал планам Сида. Он очень хотел развиваться, совер­шенствовать музыку, пробовать новое, поскольку попал в струю аналогично думающих альтруистов того времени. Но Ник и Роджер уловили момент появления отличной возможности добиться серьез­ного коммерческого успеха группы».

«Они оказывали давление и на меня. Роджер часто жаловался, что его освещают прожектором совсем не так, как подобает освещать звезду. Я специально не подсвечивал кое-кого из них как «звезд рока», потому что я задумывал световое оформление, которое бы подчеркивало музыку, а не выделяло кого-то из ансамбля».

«Турне ФЛОЙД, - говорит Сюзи Уинн Уилсон, - были сумасшед­шими, там царил дух конкуренции, музыканты покрикивали друг на друга. У Роджера была очень тяжелая манера игры, как будто в этой концертной гонке кто-нибудь обязательно должен был быть победителем. Жизненные установки у них тоже разнились, вместе они жили только потому, что гастролировали вместе. Даже в еде у них были разные пристрастия. Сид, Пит и я были вегетарианцами и выкуривали значительное количество «травки», а остальные пред­почитали пиво и сочные бифштексы. Мы находились в совершенно разных пространствах, далеко друг от друга».

Когда поведение Сида на гастролях стало более сумасбродным, остальные «флойдовцы» в отместку стали издеваться над ним. Во время одного «путешествия» они заставили его купить в придо­рожной закусочной вместо одного бутерброда целых двенадцать. Один за другим Барретт заталкивал их в рот, не замечая следов начинки из смятых сэндвичей на лице и руках, в то время как его коллеги со злостью подначивали Сида. Странно, что его не вырвало.

Джун Болан подтверждает, что «Сид потерял хватку, в том смысле что настроение у него постоянно менялось, а они относи­лись к нему не по-доброму. Когда он вел себя как полный идиот, они усаживали его в автомобиль и отправлялись в длинные автомо­бильные прогулки, в одной машине, и некуда было скрыться, потому что потом надо ехать на концерт».

«Возможно, если бы в то время, в начале его нервного срыва, они отнеслись бы к Сиду с пониманием, то такого крушения могло бы и не произойти. Но теперь можно высказывать лишь предполо­жения. Это все равно произошло бы, может быть, не с такими последствиями, но, как мне кажется, по отношению к Сиду парни вели себя гораздо хуже, чем следовало бы».

 

29 июля, точно три месяца спустя после эйфории Technicolor Dream, ПИНК ФЛОЙД выступили на втором мероприятии в Alexandra Palace. Название их группы в афишах стояло вторым после Эрика Бердона (Eric Burdon), окутанного тайной сан-францисских ночей, и нового состава его психоделической группы ANIMALS. Триумфального возвращения из этого Международного Love-In'a, как надеялись Питер Дженнер и Эндрю Кинг, не получилось. «Особенный интерес, - писал Кит Олтем (Keith Altham) из «NME», - вызывала непосредственно сама публика в возрасте от 17 до 25... с раскрашенными в синий, желтый или зеленый цвета лицами -краски были размыты лившим с небес безумным дождем. Одни были в цветастых сюртуках, другие - в свободных одеждах, с яркими шарфами. Кто-то позвякивал бусами на шее и разбрасывал гвоз­дики».

Когда пришел черед ФЛОЙД, вспоминает Джун Болан, Барретта нигде не было видно. В конце концов она обнаружила его в гримерной - «впавшего в слабоумие, сидевшего в полной отключке, буквально окаменевшего...». Джун попыталась встряхнуть его, пока остальные переодевались перед выходом на сцену (для самого Барретта необ­ходимость в переодевании отпала - он и так был одет в ярко-преяркие красные одежды). «Сид! - закричала она. - Это - я, Джун! Посмотри на меня!». Взгляд его был по-прежнему пуст и безразличен.

Тем временем аудитория накалялась и дымилась от нетерпения. Режиссер колотился в дверь, завывая: «Пора! Пора на сцену!». «А мы пытались привести Сида в чувство, - продолжает рассказывать Джун, - заставить его собраться, чтобы он мог играть. Он был не в силах говорить, находился в полной прострации. Роджер и я вывели его на сцену, по пути повесили ему на шею гитару и поставили его перед микрофоном».

«Вот когда следует отдать должное Роджеру за то, что он сделал: он на самом деле сумел заставить двух остальных музыкантов соб­раться, и они кое-как отыграли свой сет. Питер и Эндрю были на грани безумия - рвали на себе волосы».

 

Менеджеры вздохнули было с облегчением, когда Сид взялся за свой белый «Стратокастер», но праздник их был недолог: по словам Джун, он брал длинные диссонирующие ноты, не имевшие ника­кого отношения к тому, что исполняли остальные. По большей части, Барретт «просто стоял на сцене со съехавшей крышей».

К счастью для ФЛОЙД, Джун успела получить гонорар до того, как устроитель Love-In'a разобрался в происходящем. Узнав, что деньги в ее сумочке, Питер Дженнер проорал сквозь адский грохот: «Быстро в машину! Делай ноги!». «Я выскочила, - говорит Джун, -и сидела в машине до конца представления, повторяя: «Господи, пусть они меня не найдут, а то они стукнут меня по голове и отберут деньги!». Наверное, в то время промоутер, режиссер и вышибалы искали «кису с деньгами». Мы знали, что после такого никто и никогда не будет нам платить вперед, - не такими уж недоумками мы были, чтобы не понять такой простой вещи. Там было что-то около тысячи фунтов; для них - огромные деньги по тем временам. И все - десятифунтовыми купюрами - были в моей сумочке. Они выбежали с гитарами - и мы рванули! Фьють!».

Очередной номер «Melody Maker» сообщал, что «Сид Барретт страдает от «нервного истощения», а группа отказалась от всех запла­нированных выступлений на август. В результате они потеряли, по меньшей мере, четыре тысячи фунтов стерлингов». Статья появилась на первой полосе, и заголовок был набран аршинными буквами: «ПРОВАЛ ПИНК ФЛОЙД!». Такой стиль подачи информации вполне соответствовал новому статусу группы.

 

Глава 8. Параноидальные глаза

К началу лета 1967 завоевание Америки занимало все больше и больше места в стратегических планах Дженнера и Кинга. С тех пор как THE BEATLES учинили британское нашествие (the British Invasion), для каждой английской группы хотя бы с минимально раскрученным именем обязательным условием стала попытка повторить (если не превзойти) на гораздо более обширном рынке США свой успех на родине. «Английские группы, - говорит Питер Дженнер, - либо расцветают, либо прозаически распадаются после первого турне по Штатам». Если говорить о ПИНК ФЛОЙД, то, конечно же, их репутация ведущей группы британского андеграунда могла только способствовать успешным выступлениям в дни, когда их американские близнецы - типа JEFFERSON AIRPLANE - по-настоящему взламывали отечественный Топ 10.

Дженнер отправился в Нью-Йорк, чтобы подготовить почву для прорыва ФЛОЙД. Благодаря связям Джо Бойда, ему был оказан Полом Ротшильдом (Paul Rothchild) теплый прием в офисе Electra Records. «Если хотите увидеть представителей андеграунда, - увеще­вал его Ротшильд, - вы должны поехать в Сан-Франциско». Когда Дженнер признался, что такое путешествие ему не по карману, продюсер настоял на перелете через континент первым классом за счет фирмы. «Это было очень мило с его стороны, - говорит Дженнер, - но в большой степени являлось как бы данью отноше­ниям, царившим в то время. Я был вроде брата-хиппана, приехав­шего из старушки-Англии».

В Fillmore West, однако, Дженнер был поражен тем, «насколько все было примитивно и насколько выступавшие там группы уступали английским психоделическим коллективам». В Лос-Анджелесе Дженнер присутствовал на сеансе звукозаписи самой выдающейся (и самой горячей!) новой команды Ротшильда - THE DOORS.

Несмотря на подобные жесты, босс Elektra Records Джек Хольцман не обратил внимания на ПИНК ФЛОЙД, когда они хотели получить контракт с EMI. По недосмотру группа попала на дочернее отделение EMI - Capitol, которое, в свою очередь, отправило их на свой захудалый лейбл Tower Records, где распоряжался Майк Керб (Mike Curb) (Керб впоследствии выступил инициатором громкой кампании по очистке звукозаписывающей индустрии от «исполни­телей, ориентированных на темы, связанные с наркотиками», бла­годаря чему и попал в кресло вице-губернатора штата Калифор­ния). После звуковых дорожек к дешевым фильмам о байкерах и оркестрованных самим Кербом тем из бродвейских мюзиклов фир­ма выпустила американский вариант «The Piper At The Gates Of Dawn», время выхода которого совпало с первым выступлением группы в США. Это счастье случилось 26 октября в зале Fillmor West. Capitol (как это часто случается) представляла собой компанию, стремившуюся возместить все сполна, вложив минимум, и не нянчившуюся со своими клиентами. К тому времени фирма во всю выдаивала свою самую упитанную денежную коровку по имени THE BEATLES, вплоть до 1966 года вырезая, по меньшей мере, по три композиции с каждого британского альбома, чтобы, собрав их на новый диск вместе с хит-синглами и песнями со вторых сторон сорокопяток, получить вдвое больше альбомного «продукта». «Сержант Пеппер», правда, избежал подобной участи, но такое гуманное отношение не распространялось на малоизвестных тогда ПИНК ФЛОЙД. Учитывая, что этим британским хиппи каким-то образом УДАЛОСЬ стать очередной молодежной сенсацией, руководство фирмы Capitol решило «сократить» «Волынщика» на три песни, чтобы потом, включив несколько номеров с синглов, немедленно выпустить ВТОРОЙ альбом группы!

В итоге первая и последняя композиции британской версии альбома - «Astronomy Domine» и «Bike» с пластинки исчезли, и «Flaming» убрали, расценив ее как потенциальный материал для сингла. Остаток песен перетасовали, нимало не заботясь о сохране­нии авторской идеи органичного развития повествования. Позже Рик Райт жаловался, что никто с Capitol даже и не удосужился сообщить группе о внесенных изменениях.

Такова была звукозаписывающая компания, которая в контроли­руемом мафией ночном клубе устроила «английским королям света» (как их рекламировали) что-то вроде показательного (или показ­ного) приема. Но - в середине дня. Пока руководство Capitol пыталось поддерживать с Сидом и остальными непринужденную беседу, им подавали напитки несчастные девушки в колготках и чулках-паутинках, чьи усталые глаза говорили, что их подняли с постели специально по такому случаю.

Такую сюрреалистическую сцену можно было считать прелюдией к последовавшему затем монументальному фиаско. «В американском турне Сид стал серьезно осложнять нам жизнь своей эксцентрич­ностью, - говорит Дженнер, который милостиво позволил Эндрю Кингу пожинать плоды этого турне. - Именно тогда стало совершенно ясно, что у нас возникла нешуточная проблема».

В Сан-Франциско ФЛОЙД выступали не только в Fillmofe West, но и дали несколько концертов в зале Winterland, где они играли перед BIG BROTHER AND THE HOLDING COMPANY - протеже их старого знакомого Чета Хелмза. Несколько разочарованный тем, что BIG BROTHER и другие хейт-эшберийские команды оказались «менее необычными», «отрывными» и «улетными», чем он ожидал, Уотерс - а с ним и Мейсон - был приглашен за кулисы певицей Дженис Джоплин для дружеского общения за рюмкой «Southern Comfort». Что же касается Хелмза, у него имелось несколько замеча­ний по поводу шоу ПИНК ФЛОЙД, «в котором царил сплошной «фидбэк», что для того времени было очень ново и прогрессивно. Уверен, Джими Хендрикс взял этот эффект «обратной связи» на вооружение именно после ПИНК ФЛОЙД.

«В Winterland Сид был в порядке, - говорит Питер Уинн Уилсон, отправившийся в США вместе с Дженнером и Кингом. - Но когда мы приехали в Лос-Анджелес, чтобы выступить в маленьком клубе, Сид впал в прострацию. Частично это произошло из-за того, что мы мало спали. Нас одолевали восхищенные калифорнийские девуш­ки, которые требовали у нас наши «звездные» автографы, а потом предоставляли нам все, о чем только можно мечтать. Очень соблазнительно для человека из Англии, особенно при таком солнечном великолепии.

Не знаю, принимал ли там Сид «кислоту». Всеми выкуривалось огромное количество «травки», которой Роджер и Ник предпочитали такое же огромное количество виски «Southern Comfort».

Атмосфера беспечности развеялась после провального концерта в клубе Cheetah, где молчание гитары Барретта дало толчок к началу всяких разговоров. Держась за гриф, он стоял, уставившись в никуда, его правая рука висела плетью. После того как Сид не смог выдавить из себя ни звука, Уотерс и Райт решили сами заступить на вокальную вахту.

«Нет ничего странного в том, что Роджер так завелся, - говорит Питер Уинн Уилсон. - Мне кажется, я помню, как он требовал от Эндрю немедленно избавиться от Сида». Десять лет спустя Ник Мейсон открыто рассказал о своей реакции на поведение Сида:

«Сегодня легко оглядываться назад, на прошлое, и пытаться придать ему какие-то определенные черты и очертания. Но когда ты находишься в полном смятении, когда у тебя в голове царит полнейшая неразбериха, ибо ты пытаешься остаться в группе, добиться успеха и заставить весь механизм работать - а ничего не вытанцовывается. Непонятно, почему все так получается, ты не можешь поверить в то, что кто-то умышленно пытается завалить все дело. При этом твой внутренний голос, твой двойник, сидящий внутри тебя, говорит: «Этот человек - сумасшедший, он пытается уничтожить меня!». Разрушить МЕНЯ, знаете, - это очень личное. Заводишься до такого состояния, что ярость твоя никакому контро­лю не поддается.

Думаю, существовали некоторые необычайно ясные моменты, как это было в потрясающем американском турне, о котором мы будем вспоминать всю жизнь. Сид, расстраивающий свою гитару на протяжении всей композиции, ударяющий по струнам и опять расстраивающий инструмент, что очень современно (смех), но группе-то практически невозможно ему подыграть! Во время других выступлений он - так или иначе - прекращал играть, но оставался стоять на сцене, заставляя нас выкручиваться из ситуации изо всех сил. В таких случаях думаешь: «Нам позарез нужен кто-нибудь еще или, по крайней мере, пусть хоть кто-нибудь поможет!».

«В то время, - говорит Уинн Уилсон, - нас не покидало ощуще­ние, что он вот-вот «соскочит». Я был очень близок к Сиду, и в определенной степени чувствую за него личную ответственность . Иногда ситуация складывалась, прямо скажем, мало приятная».

«На Сида было страшно смотреть - и страшно находиться рядом. Ты говоришь что-то, так, как обычно общаешься с другими, а в ответ получаешь пустой, абсолютно параноидальный взгляд». «Такая мрачная картина усугублялась новой, совершенно дурацкой, прической Сида.«Мы все отправились к «Видал Сассун» (Vidal Sassoon) и сделали перманент, - вспоминает Уинн Уилсон. - Сид был совсем плох. На нем была цветастая рубашка с обшитым тесьмой воротником и широкими рукавами, которая, если бы все было в порядке, выглядела забавной. Но в сочетании с его напряженностью и паранойей эта одежда производила отвратительное впечатление». Capitol тем временем продолжала расточать щедроты. Покатав ФЛОЙД по Беверли-хиллз, чтобы они поглазели на дома звезд, представитель фирмы торжественно провозгласил: «Да, вот мы и в самом центре всего этого - Голливуд и Вайн!». При этих словах Барретт моментально вышел из транса и воскликнул: «Как здорово оказаться в Лас-Вегасе!».

Другим желанным гостем в Лос-Анджелесе был Элис Купер, пригласивший Сида и остальных отобедать вместе с его группой. Таким образом, рокеры, являющие собой некий суррогат-замени­тель психоделии, получили прекрасную возможность встретиться лицом к лицу с настоящими представителями этого направления. Гитарист Купера Глен Бакстон (Glen Buxton) ушел с обеда, будучи твердо уверенным, что «Сид определенно явился с Марса». Хотя Барретт едва ли произнес пару слов за весь вечер, Бакстон не счи­тает, что он был уж таким стопроцентно некоммуникабельным. «Ни с того ни с сего я взял сигару и передал ему, - вспоминает он, - а он кивнул головой, как бы говоря: «Да, спасибо...». Очень странно. Произошел как бы сеанс телепатической связи, настоящий сеанс! Совершенно неожиданно оказываешься вовлеченным в какое-ни­будь действие. Например, передаешь сахар или что-то еще и думаешь: «Черт возьми! Я не слышал, чтобы кто-нибудь что-то сказал». Первый раз в жизни я встретил человека, который свободно владел таким даром. А этот парнишка «выпадал» и возвращался постоянно».

Теледебаты в Tinseltown с Пэтом Буном (Pat Boone) 5 ноября и Диком Кларком (Dick Clark) 6-го соответственно должны были стать самым примечательным событием турне. Но они закончились полным провалом. В ответ на дурацкие вопросы Буна Сид хранил молчание, глядя в лицо ведущему пустым, немигающим взглядом, как зомби. Когда же пришло время пропеть (надо думать, под фо­нограмму) «Apples And Oranges» в передаче «American Bandstand», он, вообще, не разжимал губ - образно говоря, «на устах его лежала печать». В самый разгар наслоения столь ужасных эпизодов Эндрю Кинг решает сказать «стоп!» столь убыточному развлечению: от­править компанию следующим самолетом домой - по хатам! - вы­нудив телешоу «Beach Party» подыскать замену. Кроме того , 12 ноября ФЛОЙД должны были выступить в нью-йоркском клубе Cheetah. Однако обстоятельства складывались так, что и Нью-Йорку, называемому на слэнге «Большим яблоком», приходилось ждать лучших флойдовских времен. Во время незапланированного недель­ного отпуска неожиданно обнаружилось, что почти у всех (после того, что они натворили) есть неотложные дела в Лондоне. «Они вернулись из Штатов с гонореей, - вспоминает одна из подружек. - Они с остервенением подставляли свои мягкие места под уколы».

 

Если бы все шло по плану, после Нью-Йорка группа выступала бы в Голландии, в Роттердаме, а потом начала бы еще одно изма­тывающее турне по Великобритании. В подобном беличьем колесе вертелись тогда жаждущие славы поп-звезды: «Добро пожаловать, сынок, добро пожаловать... в Машину!». К такой гонке Барретт оказался совершенно неприспособлен и с психологической, и с творческой точек зрения. Теперь, когда машина шоу-бизнеса была запущена полным ходом, ее едва ли можно было остановить, сбавить ход или попридержать. Нужно было платить по бесконечным счетам, которые набегали из-за многомерных шоу ФЛОЙД. Музпечать жаждала интервью, фэнзины требовали фотографий, а фирмы грамзаписи бредили новым синглом. И остальные флойдовцы не собирались расставаться со своим шансом стать звездами только из-за того, что здоровье Сида было ни к черту. The show must go on... Шоу должно продолжаться.

ФЛОЙД сразу же отправились в путь как разогревающий состав у THE JIMI HENDRIX EXPERIENCE, в старомодном «сборном турне» а-ля 50-е годы, где выступали семь команд, игравших по два раза за вечер, и каждый раз - в другом городе. Однако испол­няемая музыка представляла собой бескомпромиссный прогрессив­ный рок образца 1967 года. Премьера шоу 14 ноября в лондонском Ройял Альберт-холле даже получила название в лучших традициях андеграунда - «Алхимическая свадьба» («The Alchemical Wedding»).

Именно на этом концерте Питер Уинн Уилсон применил ультра­новый эффект, позволявший мгновенно менять цвет. «Я разгонял две установки на полную скорость, затем убавлял освещение и получал неверно мерцающий белый свет. Но когда я потом сбавлял скорость, от любого быстрого движения музыкантов на сцене полу­чались радужные тени. Первое, что вы видели, - как расцвечива­лись руки Ника, потому что он двигался быстрее остальных. А затем спадала скорость - и радуги расширялись до тех пор, пока вся площадка не начинала пульсировать лучами. Но нельзя было понять, какого именно цвета были лучи, потому что все менялось так быстро».

«Это был потрясающий эффект. Он обладал всеми свойствами вводящего в транс стробоскопа, но без резких вспышек, из-за кото­рых возникают неприятные ощущения. Я редко использовал стро­боскопы в шоу ФЛОЙД, поскольку они, с моей точки зрения, по своему воздействию были чересчур агрессивны для той музыки, в которой мы купались». Уинн Уилсон мог радоваться тому, что только один фэн «откинулся» из-за придуманного им эффекта - «неплохой результат по сравнению с массовой дурнотой, которая охватывала при включении стробоскопов зрителей-торчков и превращалась в настоящую эпидемию.

В Ройял Альберт-холле насыщенное световыми эскападами шоу и чувство чего-то грандиозного, переживаемое зрителями, позво­лили ФЛОЙД спокойно прокатить свое короткое выступление третьими по счету. Старания Барретта поучаствовать в шоу были весьма похвальны, хотя и не очень ощутимы, и являлись всего лишь короткой ремиссией болезни.

Помимо жесткого расписания, турне в одной связке с Хендрик­сом включало все те приемы шоу-бизнеса, против которых возражал Сид. И это неминуемо обострило отношения в группе. Выступавший хедлайнером Хендрикс на каждом концерте работал по 40 минут, THE MOVE - 30, а ФЛОЙД должны были вывернуться наизнанку и показать, что ОНИ за штучки такие, - всего за 17 минут. С точки зрения Уотерса и Мейсона, это вынуждало группу исполнять набор проверенных хитов, подаваемых в усеченной и удобоваримой форме.

Для Барретта же музыка служила актом спонтанного самовозгора­ния, и какое-либо повторение было лишним. Когда он воспротивил­ся попытке своих коллег прибавить чуточку профессионализма, они, в свою очередь, с еще большей нетерпимостью стали относиться к его выходкам. «Похоже, они не отдавали себе отчета в том, что Сид был в состоянии глубочайшего психоза, - говорит Сюзи Уинн Уил­сон, - они этого не чувствовали. Барретт же был сверхчувствителен к окружающей его обстановке. Он не мог даже войти в комнату, если там чувствовалось хоть малейшее напряжение или раздражение».

Сторм Торгесон, друг Сида, более сочувственно относится к коллегам Барретта в тот период. «Он взял ноту, отличную от осталь­ных в прямом и переносном смысле. С ним стало невозможно рабо­тать. Сегодня, оглядываясь назад, я могу сказать, что они должны были лучше позаботиться о нем, но это очень трудно, когда ты так молод и нет никакого опыта в решении проблем. Слишком много сил уходит на это».

«Возможно, Роджер и Ник лучше просчитывали коммерческую сторону дела, но в музыкальном плане Сид был на голову выше остальных. И, если мне не изменяет память, БАЛЛАСТОМ он не был. Нужно воздавать должное людям за их самостоятельность -или же за отсутствие таковой».

 

Турне Хендрикса продолжалось, а Барретт становился все мрач­нее и подавленнее. «Сид стал угрюмым, у него появились темные круги под глазами, - говорит Сюзи, - но все равно он был очень, очень красив. Он накладывал на лицо много грима, и ему это шло».

Однако, несмотря на мистический вид, который придавал Сиду карандаш для подводки глаз, и яркие румяна, превращающие его в настоящего актера, этот глэм-рокер до кончиков ногтей иногда не мог заставить себя выйти на сцену. Тогда подменял Дейв О'Лист (Dave O'List) - соло-гитарист из THE NICE (которые выступали в концерте пятыми). В водовороте психоделического светошоу Уинни Уилсона поклонники с трудом могли заметить подмену. «Девушки в первых рядах с распростертыми объятьями, умываясь слезами, вопили: «Сид! Сид!». По крайней мере, один раз, как вспоминает Сюзи, Сид в это время уже ехал... Бедному Питеру Дженнеру пришлось бросить все, ринуться за ним и везти обратно (четвертыми выступали AMEN CORNER - группа модов, чей певец Энди Фэйруэзер-Лоу (Andy Fairweather-Low) двадцать лет спустя станет гитаристом Роджера Уотерса).

Джими Хендрикс, как и все остальные, не подозревавший о серьезном расстройстве здоровья Барретта, с иронией называл его не иначе как «смеющийся Сид Барретт». У него самого была причина для веселья: он стал всемирно известным, а его гитарные поистине взрывные импровизации во время турне принимались «на ура». «Девушки с остервенением вешались на него, как будто этот день в их жизни был последним, - говорит Сюзи Уинн Уилсон, - помню, как две трясущиеся девушки вышли из его комнаты. Одна из них имела с Хендриксом, как это говорят, «ошеломляющую физическую близость», и ее подружке пришлось вести жертву близости в уборную, чтобы та привела себя в порядок и ликвидировала следы причиненного ущерба». В какой-то степени количество зрителей на гастролях Джими Хендрикса увеличилось за счет живописного клана девушек-группиз, называвшихся PLASTER CASTERS (что-то вроде «мастерицы по гипсовым маскам»). Их задачей по жизни была отливка слепков с членов самых крутых рок-н-ролльщиков. Увенчав свою легендарную коллекцию точной копией «малыша» Джими Хендрикса, они устроили выставку трофеев на полке за кулисами, Для услады взоров участников всей гастрольной тусовки. Идея оставить гипсовые фаллосы ПИНК ФЛОЙД для будущих поколений не очень-то грела души THE CASTERS. «Потому что: а) они были недостаточно известны, - говорит Сюзи Уинн Уилсон, - и б) они не были сексуальны. Считалось, что они - это Искусство».

Кроме того, трое участников группы были женаты или обручены. Если говорить о Роджере, то его помолвка с Джуди Трим была как бы ответной реакцией на поведение роджеровской матери, которая отличалась своим собственническим инстинктом и все время подначивала сына пойти и поискать «грязных девчонок», втайне надеясь, что он не станет связываться надолго с какой-нибудь порядочной, «честной», девушкой. Однако у новой миссис Уотерс было с матушкой мужа немало общего: обе они были школьными учительницами, левыми радикалками и не выносили рок-н-ролл (Джульетта Рика Райта и Линда Ника Мейсона, наоборот, сами музицировали).

Что же касается Сида, то как бы возмещением за тяжести звездной поп-жизни ему служило постоянное присутствие тел спящих или просто лежащих в его комнате девиц, достигших совер­шеннолетия. Как и в своих романах с наркотиками, едва ли Сид ограничивался здесь обычным выслушиванием исповедей и отпуще­нием грехов. Сторм Торгесон считает, что это «распутство» могло повлиять на его срыв, поскольку то, что он был «привлекательным и располагающим к себе парнем и нравился девушкам, совсем не обязательно положительно сказывалось на восприятии Сидом окружающей его реальности. Часто это чувство просто испаряется. Думаю, что и из-за этого он приходил в замешательство, ведь это тоже было своего рода перегрузкой. Вот вам еще одна причина».

Несмотря на подобные обстоятельства, Сиду пришлось пережить мгновение идиллического спокойствия в водовороте турне Хендрик­са. Когда они были вблизи Манчестера, Сид, Сюзи и Питер Уинн Уилсон приняли решение отдать дань уважения и навестить поэта Нила Орэма (Neil Oram), автора «Прогулки» («The Walk»), недавно осевшего в нескольких милях от Хаворта. В этой продуваемой всеми ветрами горной деревушке, более известной как место проживания сестер Бронте, был написан роман «Грозовой перевал» («Wuthering Heights»). Co времен Свободной школы и визитов в дом номер два по Ирлхэм-стрит Орэм приобрел статус легенды андеграунда среди его бывших коллег. С симпатией описываемый Уинном Уилсоном как «один из самых нездорово выглядевших людей из тех, с кем вы могли встретиться, - возникало ощущение, что, несмотря на его удивительные стихи, он повсюду стряхивает своих вшей», - Орэм уехал изучать фермерское дело в особой коммуне на болотах, где, по слухам, овощи сообщали о восходе солнца всем, кто духовно находился с ними на одной волне».

«Думаю, капуста подсказала Нилу, куда идти и где остановиться, - смеется Сюзи, - он прошел несколько миль, обнаружил пустую­щий коттедж с террасой, расположенный на склоне холма, -замечательный маленький коттедж без электричества - и с тех пор там и живет, следя за неприкосновенностью границ участков». Хотя у Роджера и Ника не было времени на подобную ерунду, «улетный» контингент ФЛОЙД, конечно же, должен был посетить Нила.

Похоже, домик поэта действительно обладал какими-то сверхъес­тественными свойствами, так как Барретт, по словам Сюзи, «на самом деле расслабился, почувствовал себя в домашней обстановке, оказывавшей на него благотворное влияние». Вдали от дорог и нервного напряжения, свойственного гастрольной жизни, Сид опять был прежним Сидом, пока они сидели у потрескивающего огня и Нил угощал их гречневыми оладьями.

Чары волшебства для музыкантов исчезли без следа, когда выяс­нилось, что остальные участники группы низложили Уинна Уилсона, заменив Питера его заместителем Джоном Маршем, со знанием дела принявшим на себя командование световым шоу ансамбля. С тех пор как концертные гонорары ФЛОЙД выросли до трех- и четырехзначных цифр, Роджер и Ник с ревностью относи­лись к 5 процентам от сумм за выступления, которые, вместе с 20 фунтами аванса в неделю, получал Уинн Уилсон. Если учитывать накладные расходы на установку, получалось, что он приносил домой больше, чем любой из четырех музыкантов. Марш с радостью согласился получать в неделю всего лишь 15 фунтов стерлингов.

Такой поворот дел устраивал и Дженнера с Кингом, в доме Которого долгое время жил Марш. Кроме того, эти самые 5 процен­тов могли улучшить показатели финансового отчета Blackhill Enterprises.

Уинну Уилсону ничего не оставалось делать, как собирать вещички: «Вероятно, распад личности Сида и отношение к нему остальных участников группы было, помимо прочего, способом вынудить уйти меня и Сюзи». Что касается имевшего смутное представление о «кислотной» тусовке Марша, то он был представи­телем сословия модов и не пытался притворяться, будто он настроен на одну «специальную» волну с Сидом.

Принимая во внимание напряженный ритм гастрольной жизни и уход двух близких друзей и коллег, а также влияние «кислотного» окружения в доме Барретта в южном Кенсингтоне, жизнь Сида теперь могла изменяться только от плохого к худшему.

 

Глава 9. Тонкий лед

Третий сингл ПИНК ФЛОЙД - сочинение Барретта «Apples And Oranges» в паре с композиторским дебютом Райта - песней «Paint Box» на оборотной стороне, вышел во время совместного турне с Джими Хендриксом. Калейдоскопическая зарисовка городской жизни в текстах Сида - длинные ряды полок супермаркета и кор­мление уток на берегу реки - вызывает в памяти битловскую «Penny Lane», а вопль: «Мы думали, вам бы хотелось это знать!» («We thought you might like to know!») - совершенно очевидный кивок в сторону «Сержанта Пеппера».

Однако, в отличие от двух предыдущих синглов, в спешке записанная композиция «Apples And Oranges» не только лишена присущих THE BEATLES ходов-«крючков», но и исполнена (как бы это поточнее выразиться?) с выпадением из тональности, а каждый неимоверно ускоряемый по темпу куплет ложится на совер­шенно разную музыку - вряд ли такой подход можно было бы назвать рецептом изготовления шлягера. Хотя «New Musical Express» назвала ее «самым психоделическим синглом, который ПИНК ФЛОЙД успели сочинить к настоящему моменту», на состояние британских хит-парадов эта песня никакого влияния не оказала (давным-давно ставшая раритетом, никогда не выходившая в Америке на сингле, «Apples And Oranges» у коллекционеров оценивается в сотню дол­ларов).

Годы спустя, Роджер Уотерс обвинил в неудаче Нормана Смита: «...«Apples And Oranges» уничтожена работой продюсера. Это чертов­ски хорошая песня». Свое отношение к провалу Сид выразил до­вольно лаконично: «Наплевать и растереть».

Так или иначе, статус ПИНК ФЛОЙД как «ориентированной на хит-парады группы» был поставлен под сомнение, а из-за расту­щих слухов о нестабильных выступлениях Сида под угрозу были поставлены и соглашения с промоутерами группы. Питер Дженнер, оправдывая свою собственную роль в этой истории, говорит: «EMI сообщила нам, что нужен новый сингл, а эта песня была единствен­ной, имеющейся в нашем распоряжении. Нам пришлось выпустить ее, не так ли? Еще один пример нашей наивности и неопытности. Больше ничего не оказалось под рукой».

На самом деле в запасниках ФЛОЙД пылились три другие ком­позиции Барретта; по сравнению с ними «Apples And Oranges» -потрясающе коммерческая вещица. Единственной песней, которую Сид предложил для сингла, была абсолютно кускообразная «Jugband Blues», в средней части которой, по настоянию Барретта, участвует приглашенный секстет Армии спасения. Барретт попросил их «играть все что душе угодно». Цитируя такие фразы, как «Теряюсь я в догад­ках, кто ж эту песню сочинил?», Дженнер описывает «Jugband Blues» как, «судя по всему, поставленный самому себе окончательный диагноз шизофрении».

В конце концов, «Jugband Blues» следующим летом всплыла на втором альбоме группы, а такие автобиографичные, как «Scream Thy Last Scream» («Old Woman With A Casket») и «Vegetable Man», со временем стали образцами незаконно копируемых песен среди тex, кто выпускал флойдовские бутлеги. «Сид написал «Vegetable Man» в моем доме, - вспоминает Дженнер, - это было нечто сверхъестественное. Он засел за работу и просто-напросто описал самого себя - то, что было на нем, и то, что он в то время делал»:

 

«In yellow shoes I get the blues...

In my paisley shirt I look a jerk»

(Я надел желтые ботинки и сочинил блюз,

В моей расписной рубашоночке я выгляжу каким-то ничтожеством»).

 

«После того как Сид ушел из группы, все решили, что эти песни - чересчур насыщены образами и эмоциональны. Они не знали что с этими произведениями делать. Вещи были сродни словам пациента, произнесенным на приеме у психиатра, - необычное свидетельство серьезного психического расстройства.

Я всегда был уверен, что они должны появиться на свет, поэтому я сделал так, чтобы имевшиеся у меня копии были услышаны. Я знал, что Роджер или Дейв никогда не допустят того, чтобы песни были изданы. Они чувствовали, что в чем-то эти вещи непристойны - так же, как, например, тиражирование фотографий обнаженной известной актрисы. Это было бы игрой не по правилам. Но я полагал, что это - отличные песни и являются произведениями искусства. Они какие-то беспокойные, и в них нет ничего смешного, но эти сочинения - одни из самых прекрасных работ Сида, хотя, видит Бог, не желал бы я кому-то пройти через то, что он пережил, чтобы сочинить эти песни. Они - словно картины Ван Гога».

Ван Гог, не Ван Гог, а Дженнер и его компаньон столкнулись с развивавшимся в группе «экономическим кризисом». Первоначаль­ный поток денег иссякал, а на горизонте замаячили налоговые выплаты. Мы все ломали голову: «Черт возьми, как нам сделать так, чтобы все вертелось и дальше, выдавая людям еще и зарплату?». На одном из собраний коллектива Дженнер насчитал 33 человека (включая избранных подружек и жен) - ртов, требующих каши, было многовато!..

«К концу недели, - вспоминал Роджер Уотерс, - мы все заходили за своими чеками, и вот люди стали приходить за деньгами все раньше и раньше. Они хватали чеки и бежали в банк, чтобы получить деньги, потому что денег На всех Не хватало, так что, кто первый хватал чек - тот и получал наличные. Чеки все время возвращали назад - из-за отсутствия денег на банковском счете».

Единственным выходом для Blackhill Enterprises было вложение капитала в различные предприятия: Дженнер долгое время вынаши­вал идею о хипповской бизнес-империи, подобной «Apple». Первым клиентом фирмы, помимо ФЛОЙД, стал исполнитель, который мог появиться только в Лондоне и только в 1967 году: TYRAN-NOSAURUS REX Марка Болана.

Болан впервые заявил о своем присутствии в свингующем Лондоне как убежденный стиляга по имени Марк Фелд (Mark Feld), но, по словам Дженнера, «тогда еще можно было полностью изме­ниться, можно было увидеть сияние света, родиться заново и стать хиппи». Для небольшого круга своих андеграунд-поклонников похо­жий на эльфа Болан реинкарнировался в посланца из другого мира и времени - в накидке, наигрывая на акустической гитаре и распе­вая о странных мистических созданиях родом с отдаленных берегов его богатого воображения. Его «группа» включала в себя только Стива Тука (Steve «Peregrine» Took), одного участника-исполнителя на бонгах, взявшего себе псевдоним по имени персонажа из книги Толкиена «Властелин колец» (еще до того как он связался с Боланом по объявлению в «IT»).

Наиболее энергичным поклонником этого шушерного дуэта был бывший диск-жокей «Радио Лондон» Джон Пил (John Peel), принятый на работу как самый известный хиппи на Би-Би-Си, после того как в августе 1967 года закрытыми оказались «пиратские» радиостанции на судах, которые плавали вблизи берегов Великобри­тании. В своей передаче, выходившей поздно вечером, Пил прокручивал в эфире две песни Болана, написанные до создания группы, - «Hippy Gumbo» и «The Wizard».3аинтригованный необычным голосом и текстами, Эндрю Кинг приказал Джун отвезти себя на «роллс-бентли» на состоявшийся в обеденный перерыв концерт в колледже Илинг.

Джун была поражена внеземным «свечением» Марка (раньше она считала, что такой свет мог исходить только от Сида ) - таким, как «у свечи, которую вот-вот должны задуть». Несколько дней спустя Болан заглянул в офис Blackhill, чтобы окончательно очаровать Дженнера своими (как их называет менеджер) «честней­шими хипповыми рассказками, напоминавшими сэндвичи с лютиками». Контракт был подписан. «То, что ПИНК ФЛОЙД делают электроникой, - объявил Марк в поп-печати, - мы делаем в акустике».

В те дни работа дуэта обычно навевала сравнения с сочинениями Донована или другого таинственного коллектива - протеже Джо Бойда THE INCREDIBLE STRING BAND. Болан не очень-то хвастал изяществом своего музыкального материала и тем, что они черпали свое вдохновение из традиционно-фолковых средств выражения, эта скромность вполне компенсировалась легким стилем игры и впечатляющей дерзостью исполнителей. По словам близких людей, настоящим андеграундным кумиром Марка был Сид Барретт.

«Он пришел в Blackhill потому, что фирма занималась менедж­ментом Барретта, - утверждает Джун, - это было признанием существования родственной души, признанием того, что существо­вал еще один, подобный ему, еще один сумасшедший, который, осознавая свою исключительность, не знал, где ему пристроиться. Болан все больше понимал это. С Сидом он никогда не встречался, но досконально знал все его песни и все тексты; так он добрался туда, где, по его мнению, находился первоисточник. Он рассуждал следующим образом: «Если они могут работать с Сидом Барреттом, значит они именно те люди, которые будут работать и со мной».

«Это напоминало магнетизм. Он радовался тому, что находился в офисе фирмы, занимавшейся менеджментом Сида Барретта. Нормальный, обычный офис из двух комнат с телефоном, пишущей машинкой. Марк был просто счастлив, что Сид бывал здесь».

«Магнетическая сила» - вот слово, подходящее для определения того взаимного притяжения, которое возникло между Джун и Мар­ком. Буквально через несколько дней Джун ушла от своего ювелира, а Марк покинул стандартный сборный домик своих родителей. Парочка поселилась в старом автофургоне, купленном у Джульетты Райт, а потом они нашли квартирку без горячей воды в Ноттинг-хилл.

«С момента моей встречи с Марком, - говорит Джун, - я поняла, ЧТО значит быть верной. Сид все еще встречался со мной, собствен­но, контакт между нами был всегда, даже сейчас, если, конечно, он знал, где меня найти. Но совершенно не было возможности заботиться о них обоих. Все двадцать четыре часа в сутки уходили на одного».

 

Другие источники утверждают, что роман Джун с фирмой Blackhill закончился довольно кисло, когда вернувшийся после медового месяца Эндрю Кинг был неприятно удивлен, обнаружив девушку в своей постели с танцующим эльфом. По словам Питера Дженнера, Марк отреагировал на увольнение Джун следующим образом: он прекратил свое сотрудничество с Blackhill - под тем предлогом, что менеджеры пытались придать его фантазиям в стиле «а-ля Барретт», созданным методом излияния потока сознания, более коммерческое звучание электрического попса.

 

К концу десятилетия Болан не только «обратился в электричес­кую веру», но сократил название группы до Т. REX и избавился от хипповского имиджа (а заодно и от своего приятеля), чтобы пред­стать перед публикой в совершенно другом облике: сияющим-свер­кающим (буквально «glitter») подростковым идолом с вереницей хитов, идущих под «номером». Так же, как и в случае с ФЛОЙД, Дженнер и Кинг вынуждены будут признать удачу коммерческого прорыва их бывшего подопечного, но уже в качестве посторонних лиц: менеджмент T.REX перешел в руки Тони Ховарда (Топу Howard), бывшего одно время агентом ПИНК ФЛОЙД, и Джун Болан (Марк и Джун в конце концов поженились в 1970 году).

 

Во время создания альбома «Electric Warrior» прототипом уми­рающего романтического очарования для Марка - включая подведен­ные глаза, завитые штопором волосы и яркий грим - послужил образ Сида Барретта. Его Болан все еще считал «одним из немногих людей, которого я действительно мог бы назвать гением... Он оказал на меня невероятно сильное влияние». «Сверкающий король» (король глиттер-музыки) был как две капли воды ПОХОЖИМ на Сида образца конца 1967 года. Джун говорит о своем покойном муже: «Сид чрезвычайно повлиял на него - мы много разговаривали об этом, после того как Барретт заболел и больше не играл во ФЛОЙД».

Молодой Дэвид Боуи, ставший основным соперником Болана в глэм-роке начала 70-х, в не меньшей степени был сформирован и взращен на творчестве Барретта. Мысль о том, что поп-музыка и высокое искусство могут образовывать единый сплав, впервые осенила его, как сам Боуи много лет спустя сообщил журналу «Пентхаус», когда он забрел на представление ПИНК ФЛОЙД в клубе «Марки». «А там был Сид Барретт с белым восковым лицом и обведенными черным глазами. Это странное существо пело перед группой, которая использовала световое шоу. Я подумал: «Ух ты! Он - представитель богемы, поэт, а поет в рок-группе!».

Изменчивая, как хамелеон, «барреттовская фаза» впервые проя­вилась на альбоме 1969 года «Space Odyssey» в композициях «The Cygnet Committee» и «Arnold Korns», созданных под впечатлением от «Арнольда Лейна». Когда в 1971 году Боуи встретился с Миком Роком, и тот стал полуофициальным фотографом восходящей звезды, немалую роль тут сыграл факт дружбы Рока с Барреттом. Дэвид поделился с Миком тем, что Сид Барретт оставался для него одним из трех человек, оказавших на него наиболее сильное музыкальное влияние (наряду с Игги Попом и Лу Ридом). В 1973 году Боуи запишет собственную версию «See Emily Play», появив­шуюся на альбоме «Pin-Ups».

Компания Blackhill никогда не получала особой прибыли от TYRANNOSAURUS REX или от Роя Харпера (Roy Harper), другой знаменитости андеграунда (в будущем Рой исполнит вокальные партии на «Have A Cigar» ПИНК ФЛОЙД). Тем временем Дженнер проявлял чудеса изобретательности, пытаясь получить субсидию-грант в размере 5000 фунтов стерлингов от Британского совета по делам искусств (Arts Council of Great Britain). Однако все заинтересо­ванные в получении этого гранта буквально терялись, когда их прижимали, как у нас говорят, к стенке, дабы уяснить, на что же Должны пойти эти деньги. Роджер Уотерс ближе всех подобрался к заветной сумме, пространно объясняя, что «речь идет о поэме, подобной «Илиаде», похожей на сказку, со сценами борьбы добра и зла», положенной на музыку ПИНК ФЛОЙД. От лица рассказчика выступал Джон Пил. Артур Браун исполнял часть саги, которая называлась «Demon King».

«The Daily Express» в редакционной статье превзошла самое себя, Убеждая читателей, что подобное просто невозможно: «По сведе­ниям, полученным из некоторых источников, ПИНК ФЛОЙД про­изводят звуковой аналог видений, вызванных приемом ЛСД... Такое происходило на примечательных мероприятиях, стимулирующих

применение наркотиков, которые известны как «выпендрежи» (freak-outs), где девушки корчатся и верещат, а голые юноши разрисовывают друг друга желе и красками. Я считаю, что Британ­ский совет по делам искусств не должен выносить положительное решение по данному вопросу. А каково ваше мнение?». Прошение о предоставлении гранта группе было отклонено.

 

В первые дни января 1968 года читателям «Fab(ulous)» намекнули, что скоро кое с кем из собравшейся отпраздновать день рождения четверки, попавшей на обложку глянцевого журнала для подрост­ков, могут произойти неприятности. «В этом месяце, - писал «Fab», - мы не только отмечаем четвертую годовщину выхода в свет нашего журнала, но это еще и месяц дней рождения половины состава ПИНК ФЛОЙД».

Статья включала в себя обсуждение с «новорожденными» Мейсоном и Барреттом темы празднования дня рождения. Сид вспоминал, как проходил его праздник в детстве: «Помню, игры в темноте, когда кто-то прячется, а потом - как врежет тебе подушкой. Бывало, мы разоденемся и идем на улицу, чтобы швырять камни в проезжающие мимо машины». Ник и Сид признались, что, «когда все это прошло», они хотели стать, соответственно, архитектором и художником.

«Но, насколько нам известно, - подвела итог Салли Корк (Sally Cork) из «Fab» (которая успела застать лучшие дни Барретта), - мы будем очень счастливы, если они останутся такими, какими видим их сегодня. И будут продолжать в том же духе, являясь частицей самой прогрессивной и психоделической группы под названием ПИНК ФЛОЙД».

За кулисами подобных идиллических сцен кампания за исключе­ние Сида развернулась теперь в полном масштабе. Роджер, по словам Дженнера, возглавил фракцию, выступавшую под лозунгом «Сид должен уйти». Один из близких знакомых вспоминает, что Уотерс составил список жалоб на Барретта, причем некоторые из них были совсем пустяковыми. Смысл одной из жалоб состоял в том, что Сид постоянно «стрелял» сигареты у Роджера и никогда не покупал свои. Роджер заявил, что это и было последней каплей, перепол­нившей чашу его терпения.

Сторм Торгесон, однако, считает, что «несправедливо винить во всем только Рика, Ника и Роджера. Насколько я помню, они и сами не знали, как следует правильно поступить. Вы не станете в порыве злости отрезать себе нос и уродовать свое лицо - ведь Сид был автором песен. Роджеру уже тогда приписывают эгоцентричность, которая на самом деле проявилась у него позже. Не думаю, чтобы в те дни он был таким записным эгоцентристом. Для них времена были непростыми».

«Действовали они очень неохотно. Я знаю это, потому что они собирались в моей квартире и обсуждали, как трудно с Сидом, и у нас был долгий разговор о том, что же делать. Я пытался рассудить их, выступал в качестве арбитра, так как они отдавали себе отчет в том, что я хорошо знал Сида».

«Помню, волосы у него были липкие и спутанные, как у панка. Помимо всего прочего, он был новатором, даже тогда, но его но­вовведения (как это случается со многими творческими личнос­тями) появлялись в результате беспокойного, неуравновешенного поведения. Одно дело восторгаться этим как проявлением творческой стороны личности, а другое - уживаться с ним. В этом и заключалась постоянная дилемма для ФЛОЙД - они не могли сосуществовать в одной группе с ее основной творческой личностью».

Эндрю Кинг тем временем поселил Сида, Линдси и их котов -Пинка и Флойда - в принадлежавшую его отцу квартиру на вершине Ричмонд-хилл. Но все надежды на создание для Барретта более спокойного окружения рухнули, когда волна прихлебателей нахлы­нула и в это пристанище: «торчков» и groupies было столько, что квартира стала напоминать железнодорожный вокзал. «Есть мнение, - говорит Торгесон, - хотя и не подтвержденное какими-либо подробностями, что до самого конца в течение нескольких месяцев неизвестные добавляли в кофе Барретта «кислоту»...».

Питер Дженнер вспоминает, что он и Кинг «боролись как безумные за то, чтобы оставить Сида в группе. Нам столько пришлось испытать. Будучи ученым, знакомым с азами психологии и социо­логии (отсутствие знаний - опасная вещь), я перепробовал все, что, по моему мнению, могло облегчить участь человека, находивше­гося в кризисе, в состоянии психологического стресса. Но в итоге нам пришлось согласиться с тем, что все зашло слишком далеко. Они выходили на сцену, не зная, какие песни Сид будет исполнять. И нельзя было угадать, куда же он «поведет ту или иную песню. Он мог тянуть соло и две минуты, и пять. Он мог исполнять одну и ту же песню сорок минут - и тянуть все это время одну и ту же ноту. Им оставалось только трепаться между собой, пока он «выделывал» свой вечный «бом-бом-бом»... После того как стало ясно, что он серьезно болен, нам пришлось признать, что мы не можем аргументирование требовать от остальных продолжать с ним играть».

Дэвид Гилмор в это время переживал собственную полосу весьма земных неудач, хотя на свое 21-летие в качестве подарка от любящих родителей получил свой первый «Фендер Телекастер». JOKERS WILD спокойно выступали на континенте с Рики Уиллсом (Ricky Wills) на бас-гитаре (впоследствии участник CAMEL Фрэмптона и FOREIGNER) и Джоном Уилсоном (John «Willie» Wilson) на ударных с программой, составленной из композиций FOUR SEA­SONS и Джими Хендрикса. С приходом 1967 года они даже поменяли название на FLOWERS. Но после неудачи с обработкой песни «Sam And Dave» в 1965 году новых предложений записаться им не поступало. В середине года группа распалась. Гилмор, Уиллис и Уил­сон продолжали выступать как power trio под названием BULLITT. Однажды, когда Дейв попал на потрясающе неудачный, можно даже сказать «провальный», концерт ФЛОЙД в Лондоне, к нему подошел Ник с довольно туманным предложением: «Пока никому не говори, но как насчет того, чтобы когда-нибудь в будущем войти в состав нашей группы? Нам может кое-кто понадобиться...». Барретт, однако, представил собственные планы расширения соста­ва, по словам Уотерса: за счет «двух «торчков», которых он где-то нашел. Один играл на банджо, другой - на саксофоне. Мы были совсем не в восторге. Стало ясно, что роковой момент настал».

На рождество Гилмору позвонили. «Они просто спросили, хочу ли я к ним попасть? Я ответил: «Да». Все было очень просто». Стиму­лом для Гилмора послужили не столько открывавшиеся перед ним новые музыкальные горизонты, сколько перспектива завоевания «славы и девочек».

Его рок-н-ролльные знакомые заподозрили неладное, когда он зашел в музыкальный магазин в Кембридже и попросил показать изготовленный на заказ «Фендер Стратокастер», при виде которого у них у всех текли слюнки. Ли Вуд (Le Wood), будущий биограф SEX PISTOLS, с удивлением наблюдал, как Гилмор вывалил пачку банкнот: «Тысячу с чем-то фунтов. Они сняли желтый «Стратокас­тер» со стены, Дейв купил гитару, сказал: «Всего хорошего» и уда­лился. Мы терялись в догадках: «Откуда у него столько денег?». Никто не платит наличными за гитары. Примерно три дня спустя я прочитал в «Melody Maker», что Дейв Гилмор вошел в состав ПИНК ФЛОЙД (Гилмор оставался верен гитарам «Стратокастер» все время своего пребывания во ФЛОЙД).

Другой подающий надежды местный гитарист Тим Ренвик живо вспоминает, как он болтался «в затхлом маленьком клубе в Кембридже под названием «Элли-клаб», когда там появился Дейв и сказал, что его только что взяли в ПИНК ФЛОЙД. Помню, я все думал: «Что за день такой! А СО МНОЙ хоть когда-нибудь произой­дет такое?». Спустя почти двадцать лет ЭТО в конце концов СЛУ­ЧИЛОСЬ (а пока Тим примкнул к Уилли Уилсону из BULLITT, чтобы организовать группу QUIVER).

Blackhill официально сообщили о приходе Гилмора в январе 1968 года, подчеркнув желание ФЛОЙД «испытать новые инструменты и еще больше поэкспериментировать со звуком». В качестве одного из первых заданий Дейву сказали попробовать сыграть на гитаре в рекламном ролике «Apples And Oranges», в котором Роджер пытался подделаться под абсолютно произвольное пение Барретта. Подобные эпизоды, говорит один из друзей группы, сам Гилмор расценил как «совершенно гнилые».

А как отреагировал Барретт на появление своего старого знако­мого на одной с ним сцене, в лучах одного прожектора? «Было очевидно, - вспоминает Гилмор годы спустя, - что меня взяли, чтобы, по крайней мере, хоть на сцене избавиться от Сида. Однако его реакцию на это на самом деле узнать было невозможно. Думаю, у Сида не было своего мнения на этот счет. Его логические построе­ния ни на что не похожи, и кое-кто авторитетно заявляет: «У-у-у, парень, этот чувак мыслит на более высоком космическом уровне» - но на самом-то деле здесь все совершенно не так.

Виноваты не только наркотики - мы ОБА прошли через них еще до ФЛОЙД. Скорее, это невозможность для его психики приспосо­биться к окружающему миру, принявшая небывалые размеры. Помню, случалось много странных вещей: то он красил губы помадой, надевал туфли на высоких каблуках и убеждал себя, что у него есть склонность к гомосексуализму. Нам всем казалось, что ему необходимо обратиться к психиатру. Кто-то на самом деле дал послушать одно из его интервью Р. Д. Лэйнгу (R. D. Laing), и тот признал Сида неизлечимым».

В свою очередь, Гилмор принес в ПИНК ФЛОЙД музыкаль­ность, такую же гармоничную и легко приспосабливающуюся к обстоятельствам, как и он сам. «Он появился в трудное время, -вспоминает Дженнер, - и очень хорошо справился с ситуацией. Дейв к тому же был великим гитаристом, лучшим из тех, что когда-либо играли во ФЛОЙД». В разговоре с Энди Маббетт (Andy Mabbett), горячим поклонником группы, менеджер вспоминал: «Дейв в первый раз играл в студии... ужасно подражая игре Джими Хендрикса. Он также мог великолепно имитировать игру Сида Барретга. Гилмор был настолько техничен, что остальные сравниться с ним не могли... Он начал с подражания простенькому стилю Сида, но с годами развил свой собственный творческий почерк».

Тем не менее, Дженнер, скептически относящийся к творческим способностям других музыкантов, настаивал на том, чтобы все-таки хоть в какой-то мере, но задействовать Сида. «Вы говорите мне, что без Сида они будут величайшей из существующих ныне групп... Я бы мог еще поверить этому, если бы он был в составе, но без Сида? Силы-то откуда возьмутся? Никто кроме него не умел так хорошо сочинять. Рик мог написать кусочек мелодии, а Роджер был способен - если надо - выдавить из себя пару слов. Но Уотерс писал только потому, что сочинял Сид и мы заставляли писать всех... Рик занялся сочинительством раньше Роджера».

ФЛОЙД начали выступать впятером - так шло до тех пор, пока остальные решили не вызывать Сида на концерт. «Идея, - говорит Дженнер, - заключалась в следующем: Дейв станет замещать Сида и сглаживать его чудачества. Когда это перестанет срабатывать, Барретт будет только писать. Мы просто попробуем оставить его при деле, но так, чтобы остальные тоже могли спокойно работать». Таким образом, по словам Гилмора, «Барретт должен был оставаться дома и писать замечательные песни, превратиться в загадочного Брайана Уилсона (Brian Wilson), скрывающегося за спинами коллектива.

Но оказалось, что новый материал Сида представлял нечто иное, нежели то, с чем мог или хотел бы работать ансамбль. Особенно выделялась язвительная «Have You Got Yet?» с ее запоминающейся мелодией и чередой интересных аккордов. Для его оторопевших от неожиданности коллег это было уж слишком.

«Они пришли ко мне и Эндрю, - подводит черту Дженнер, - и сказали: «Вы не верите в нас, ведь вы думаете, что мы не сможем справиться без Сида, так ведь ?». Мы ответили: «Нет, не так». Тогда они переметнулись к Брайану Моррисону, а мы согласились пригля­дывать за Барреттом». В апреле, когда было разорвано шестистороннее соглашение о сотрудничестве с Blackhill, в прессу попало сообщение о том, что Сид Барретт «покинул» ПИНК ФЛОЙД».

«Но, - говорит Дженнер, - Сид так никогда этого на самом деле не понял, потому что он всегда считал их СВОЕЙ группой. Он всегда дрейфовал в направлении ФЛОЙД.

А потом (опять же в переносном смысле) на «Dark Side Of The Moon», «Wish You Were Here» и «The Wall» ФЛОЙД неумолимо будет относить назад к Барретгу.

 

Глава 10. Сияй, безумный бриллиант

Ровно через месяц - 6 апреля 1968 года - после официального сообщения об уходе Сида Барретта из ПИНК ФЛОЙД Питер Джен­нер отвел его в студию на Эбби-роуд, желая доказать, что Blackhill не ошиблась, сделав ставку на Сида, а не на остальных музыкантов. Под руководством Дженнера, действительно, был записан мате­риал, которого бы хватило на один соло-альбом. Но композиции (от унылой саги, написанной в манере свободной вариации на тему североамериканских индейцев, «Swan Lee» до бессловесного и лишенного мелодии гитарного заскока «Lanky») были расценены как недоступные для понимания слушателей-потребителей (фоновой трэк «Late Night» был впоследствии использован на «The Madcap Laughs», a «Swan Lee» и «Lanky» двадцать лет спустя появились на сборнике «Opel»). Недовольство EMI было вызвано разбитыми микрофонами и «общим беспорядком», оставшимся после Сида в студии на Эбби-роуд.

Тем временем Сид переехал в квартиру Сторма Торгесона в особняке на Игертон-корт, расположенную напротив станции метро «Южный Кенсингтон». Ему досталась комната, где прежде жил Другой кембриджский друг Найджел Гордон (Nigel Gordon). В группу постоянных посетителей из числа представителей богемы попали Мик Рок, друг Сторма по Королевскому колледжу искусств, буду­щий компаньон - дизайнер Обри Пауэлл (Aubrew «Po» Powell) и некто Гарри Добсон (Harry Dobson). Мик Рок в то время довольно Романтически воспринимал Барретта и называл его «обреченная летающая сила» - «a doomed flying force».

 

Дженнер наивно надеялся, что теперь Барретт попал «в надежные руки» Сторма и По. Остальные вспоминают, что жизнь в Игертон-корт была более чем нездоровой. По воспоминаниям писателя Джо­натана Мидза (Jonathan Meads), Барретт «представлял собой довольно странное, экзотическое и пользующееся некоторой известностью создание... жившее в квартире с людьми, в определенной степени сбивавшими его с пути истинного как в профессиональном, так и в общежитейском смысле. Я отправился туда, чтобы проведать Гарри, и услышал непонятный шум. Как будто грохотали трубы системы отопления. Я спросил: «Что это?», а Гарри захихикал и ответил: «У Сида неприятное «путешествие». Мы засунули его в шифоньер».

«Я НЕ ПРИПОМНЮ, чтобы мы закрывали Сида в шкафу, -говорит Торгесон, - по мне, так эта история высосана из пальца, может, Джонатан Мидс сам тогда «заторчал»? Мы вообще-то МОГЛИ такое учудить, как могли вытворять всякие легкомысленные и не очень легкомысленные штучки. Там было полно наркоты, так что люди находились в разных стадиях «путешествий» и «исследо­ваний». Случалось, что и другие, не только Сид, переставали ориен­тироваться в пространстве этой квартиры».

«К тому времени, когда Сид туда попал, он зашел уже далеко. Его психическое состояние трудно было назвать стабильным -периоды нормального, осознанного поведения сменялись момента­ми, когда он совершенно не мог себя контролировать. Тогда я не был сведущ в психологии и справиться с состоянием Барретта был не в силах. Но ненормальность Сида не обязательно выражалась в его поступках. Мы все наслаждались жизнью в период наивысшего расцвета психоделии в Лондоне - то было необычайное время, когда половина людей добрую половину дней и ночей занималась тем, что дружно съезжала с катушек. Мы ВСЕ сходили с ума, каждый по-своему, многие из нас «сдувались», или сваливали, в Индию. Было довольно много примеров неординарного поведения».

«В любом случае, - подчеркивает Торгесон, - если ты вырос с человеком и проводишь с ним кучу времени, едва ли станешь по своей воле называть его «психом». Ты не станешь так поступать, пока у него не пойдет пена изо рта или он не начнет бросаться на людей».

Торгесон отмечает, что Барретт почти дошел до такого состоя­ния, когда в один «ужасный вечер» стал колотить свою подружку мандолиной по голове: «Она лежала, вопя, на полу, а Сид, сидя на ней верхом, лупил девчушку. Нам пришлось оттаскивать Барретта и силой вырывать у него из рук инструмент. Таким был один из многих «отвратительных скандалов», которыми было отмечено завершение отношений Барретта с его подругой».

Бывали вечера, когда тяга Сида к общению толкала его к походам в молодежное общежитие в Холланд-парк - пристанище молодых «торчков» со всего мира. Когда его «путешествия» стали абсолютно неконтролируемыми, он иногда приползал в расположенную поблизости квартиру одного из своих верных бывших коллег. Хотя Роджер Уотерс занимал квартиру этажом выше Джун, она вспоми­нает, что «Сид никогда не поднимался, чтобы постучать к Роджеру, а всегда звонил мне. Я была по-прежнему все той же Джун, а слово «офис» для него означало нечто правильное и четко организованное - стабильность, зарплату по пятницам. Если нужно было что-то сделать, то звонили именно в офис».

«Он появился в пять утра, измазанный грязью; выглядел совер­шенно сумасшедшим и стал что-то нести о том, как за ним гналась полиция, и другие люди тоже висели у него «на хвосте». Я пригласила Сида: «Заходи, присядь, хочешь чашку чая или, может, примешь ванну?». «Нет, а зарплата есть?». Он не получал в фирме зарплату в течение года!». Джун пришлось поддерживать Сида, пока она волокла его до такси, чтобы отправить бедолагу на Игертон-корт.

 

Вечный непоседа, Барретт ни разу надолго не задерживался ни в одной квартире (у него также была привычка злоупотреблять чужим гостеприимством). В следующий раз он переехал к давнему другу ПИНК ФЛОЙД Дагги Филдзу (Duggie Fields). Много лет спустя покажется смешным, что бывшая знаменитость доставал своего соседа по квартире (который станет модным художником) фразами: «Дагги, тебе - 23, а тебя еще никто не знает!». Сид, по словам Дагги, заставлял его «терять дар речи при виде того количества людей, которые наводняли нашу квартиру, и как они относились к тем, кто был в группе... Некоторые сногсшибательные девушки в буквальном смысле слова вешались Сиду на шею».

Однако, по замечанию того же Филдза, Барретта раздирали мучительные противоречия по поводу его славы и привлекатель­ности. «Люди все приходили и приходили, тогда он стал запираться в комнате... Девушки всю ночь напролет колотили в его дверь, а он, запершись, сидел внутри как в ловушке. Он сам в какой-то степени поощрял подобную реакцию, но теперь не знал, как с этим справиться. Он негодовал».

Барреттом овладела навязчивая мысль, что он заканчивает свой век неудачником. Суть проблемы, по словам Дагги, заключалась в том, что «весь мир был у его ног, были все возможности, но он просто не смог сделать правильный выбор. Возникали колоссальные Проблемы, когда Сид пытался заниматься чем-либо длительное время. Барретт был из тех людей, кто меняет свои решения на полпути. Он что-то начинал делать, потом терял мотивировку и принимался удивленно спрашивать, чем же он снимался; а он просто мог идти по улице». Смена настроений у Сида была мгновенной: параноидальное состояние, транс или грусть - за одну минуту, а через мгновение - уже «сияющий, очаровательный и веселый».

Пока Дагги с переменным успехом пытался повлиять на Сида, чтобы тот возобновил занятия живописью, Брайан Моррисон сделал попытку вновь привлечь к нему внимание общественности, вызвав в связи с именем Барретта волну в печати. Несмотря на все усилия Дженнера и Кинга, Сид более не считал их своими менеджерами: ведь делами ПИНК ФЛОЙД заправлял Моррисон - «Морри», а Сид не признавал до конца факт своего «отделения» от группы. Контролировавший издание песен Сида периода ФЛОЙД Брайан Моррисон был счастлив взяться и за его земные дела.

Джонатан Грин (Jonathan Green), работавший тогда в штате недолго просуществовавшего британского издания журнала «Rolling Stone», вспоминает, как его однажды послали проинтервьюировать Барретта в новый офис Моррисона, расположенный в здании NEMS Enterprises - фирмы, основанной покойным менеджером THE BEATLES Брайаном Эпштейном. «Никакого альбома у него не вышло, так что не знаю, почему я этим занимался, - говорит Грин, - я пришел в эту большую белую комнату, а там находился Сид, тоже весь в белом. Было очень уныло: всю встречу Барретт просидел, уставившись в верхний угол и повторял: «Да, чувак... Да... отлично». Моррисон пытался подъехать к Барретту, чтобы тот поделился с читателями «Rolling Stone» своим пониманием религии, но «Волын­щик» ничего толкового сказать не мог. Затея провалилась. «Так, так, - пробормотал он отстраненно, - посмотри, видишь людей на потолке?». В конце концов, Грин решил отправить статью в корзину для бумаг.

 

Тем не менее, в марте 1969 года непредсказуемый Барретт заикнулся в студии на Эбби-роуд о том, что он хочет записать альбом. Слух дошел до ныне покойного Малкольма Джонса (Malcolm Jones) из EMI, бывшего рок-музыканта, которому тогда было слегка за двадцать. На счету Джонса были контракты с DEEP PURPLE и Марком Боланом. Кроме этого, он сумел убедить свое начальство «запустить» механизм специального подразделения EMI, которое занималось бы «прогрессивной музыкой», - Harvest Records (куда перейдут сами ПИНК ФЛОЙД). Будучи большим поклонником того, что сделал Сид с ПИНК ФЛОЙД, Малкольм с энтузиазмом ухватился за идею «приписать» и Барретта к Harvest Records. Он тут же организовал с ним встречу, на которой Барретт предстал располагающим к себе прежним харизматическим Сидом. Несмотря на некоторые опасения, связанные с неудачей идеи записи сольника Барретта, начальство Джонса - Рой Физерстоун (Roy Featherstone) и Рон Уайт (Ron White) посчитали возможным возвращение бывшей звезды ПИНК ФЛОЙД к студийной работе. В конце концов, именно он написал два единственных хита для сингла группы, а его экс-коллеги по группе таким творческим успехом пока похвастаться не могли, занимаясь шлифовкой созревающего альбома «Ummagumma». Тем не менее, Физерстоун и Уайт настояли, чтобы в качестве продюсера был назначен подотчетный им человек. После отказа Нормана Смита сам Джонс, уже продюсировавший лонгплей группы LOVE SCULPTURE, заступил на вахту.

Его энтузиазм удвоился, когда Сид показал ему черновые наброски «Terrapin» и «Clowns And Jugglers», позднее переименован­ную в «Octopus» и выпущенную на сингле. Текст последней песни навеял идею названия и всего альбома - «The Madcap Laughs» («Сумасброд смеется»). Шефа фирмы Harvest особенно впечатлила «чрезвычайно запоминающаяся песня» «Opel» - импрессионистский «сон на далеком берегу, в оковах серого тумана», перешедший в очень личную и честную исповедь, которая заканчивалась душераз­дирающим воплем: «Я тону...» («I'm drowning...»). Джонс немедлен­но зарезервировал студию на Эбби-роуд для нескольких сессий звуко­записи с 10 апреля 1969 года.

В самом начале Барретт выглядел жизнерадостным и записал дорожки с партией соло-гитары и вокалом для шести песен, первой из которых по списку была «Opel» (тем не менее, неизвестно почему Сид отказался от включения в альбом, вероятно, самой сильной из всех его постфлойдовских композиций; возможно, песня была СЛИШКОМ хороша для него самого и не соответствовала его неуравновешенному состоянию). На следующей неделе Сид ввел в состав Уилли Уилсона (Willie Wilson) из группы QUIVER и Джерри Ширли (Jerry Shirley) из HUMBLE PIE, чтобы они помогли ему записать «No Man's Land» и «Here I Go».

При записи с басистом и ударником оказалось, что манера игры Сида изменилась и, по словам продюсера, «стала беспорядочной. Он часто переключался с ритм-гитары на соло, заставляя индика­торы зашкаливать, и просил нас сделать дубль за дублем. Дело в том, что идеи били из него ключом, и он хотел записать их все сразу!». Перерыв в записи наступил для Джонса тогда, когда Барретт настоял на том, чтобы потратить целый день на запись с наложением звука зафиксированного дома рычания мотоцикла барреттовского приятеля, что вылилось в 18-минутную грустную мелодию «Rhamadan» в сопровождении конгов.

Более толковая запись с наложением была сделана в начале мая, когда соперники ФЛОЙД по клубу UFO - группа THE SOFT MACHINE, в которую тогда входил клавишник Майк Ратледж (Mike Ratledge), басист Хью Хоппер (Hugh Hopper) и Роберт Уайатт (Robert Wyatt) на ударных, помогла довести до ума «сырые» вещи Сида - «No Good Trying» и «Love You». По словам Уайатта, музыкан­ты МАШИНЫ считали, что они попали на репетицию записи мате­риала нового альбома. «Мы спрашивали: «Сид, а здесь какая тональ­ность?» - а он отвечал: «Да-а» или «Забавно»...».

Группа с большим трудом могла ему подыгрывать, потому что Сид подчеркнул мюзик-холльный характер «Love You» инструмен­тальными сбивками, в которых количество тактов все время скакало. В соответствии с его философией «жить сегодняшним днем», Сид, тем не менее, настаивал на том, что рваный первый дубль был отличным, и не разрешал его перезаписывать (по условиям контрак­та, имена музыкантов из SOFT MACHINE не могли быть вынесены на обложку пластинки).

К тому времени руководство EMI, которому вся эта затея уже влетела в копеечку, горько раскаивалось в том, что разрешило Сиду начать работу над альбомом, готовым пока только наполовину. Помогавший Барретту во всем Дейв Гилмор, который поддерживал хорошие отношения с ним и после распада и наблюдал за его успехами в студии, проинформировал Джоунса о желании Сида видеть его, Дейва и Роджера Уотерса продюсерами оставшегося материала. Поскольку Малкольм добился своего и привлек Барретта к работе, он не возражал против такого поворота дел, надеясь, что сотрудничество с бывшими коллегами не только создаст для Барретта более комфортную обстановку, но и вдохновит его на написание качественного материала а-ля ФЛОЙД. Гилмору и Уотерсу позволили «поруководить» тремя спешно организованными сессиями звукозаписи, выделенными для завершения пластинки. Сведение полностью взял на себя Дейв.

На большинстве этих трэков был записан только голос Сида и акустическая гитара. Только две вещи можно считать «совместными» произведениями Сида и флойдовцев в полном смысле слова: «Octopus» и «Golden Hair». Последняя представляла собой раннюю поэму Джеймса Джойса, переложенную Барреттом на музыку еще в подростковом возрасте. Для включения в «The Madcap Laughs» композицию украсили басом, цимбалами, виброфоном и органом, на котором, по слухам, играл Рик Райт. Но Дейв и Роджер сочли уместным «подорвать» этот образец наведения музыкального глянца, дав правдивую картину вокальных изысканий Сида, который то и дело спотыкался, когда замолкала акустическая гитара. Добавьте сюда его фальстарты и бессвязное бормотание - и слушатель (то ли случайно, то ли по замыслу работавших над диском персонажей) получил хаотично фрагментарный альбом. Впрочем, таково было и состояние самого Барретта.

Выпущенный в первые дни 1970 года «The Madcap Laughs» был встречен довольно благожелательно («Melody Maker» как бы нечаян­но назвала его «замечательным альбомом, полным помешательства и сумасшествия»), и, несмотря на то, что радиостанции не крутили песни, в Британии он за 8 недель разошелся тиражом в 6 000 экзем­пляров. Убедившись в том, что он не забыт своими поклонниками, Сид дал несколько остроумных интервью. Он даже упомянул о ФЛОЙД и о «прогрессе, которого могла бы добиться группа. Но они ничего, ничего не сделали, кроме того, что продолжают делать то же самое. Создание моего альбома - это брошенный мной вызов, т.к. делать мне было больше нечего». И он немедленно начал строить планы по поводу выпуска следующего сольного альбома на EMI и с Дейвом Гилмором.

 

Второй альбом, названный просто «Barrett» и вышедший в ноябре 1970 года, выигрышно выглядел хотя бы за счет постоянного состава музыкантов и видимости присутствия некоей структуры в музыке. На этот раз обязанности продюсера Дейв Гилмор исполнял на пару с Риком Райтом , так как Уотерс заявил: «Еще раз ЭТОГО мне не пережить!». Коллектив состоял: из Джерри Ширли на ударных, Рик подыгрывал на клавишных, а Дейв (настоявший на том, чтобы Сид сам исполнял все партии соло-гитары) переключился на бас. За исключением веселых (вызывающих воспоминания о первом альбоме ФЛОЙД) «Baby Lemonade» и «Gigolo Aunt», лонгплей «Barrett» здорово пострадал от растущей неспособности Сида исполнять или хотя бы писать песни ясно и понятно.

Гилмор опекал своего старого друга на протяжении всей работы над проектом, каждый раз перед сессией терпеливо просматривая материал вместе с Сидом, а затем объясняя (буквально «переводя» как толмач) его идеи Райту и Ширли. Зачастую Гилмору удавалось добиться от Сида более или менее внятного исполнения сольного куска, на который Райт накладывал звучание других инструментов. Так что если кода величественной «Dominoes» очень напоминает ПИНК ФЛОЙД времен записи саунд-трэка к фильму «More» (1969), то винить в этом нужно, скорее всего, Барретта, который так резко оборвал песню, что Райт и Гилмор были вынуждены сами придумать ее концовку.

При записи этой композиции Барретт так увлекся игрой на гита­ре, что Дейв, находясь в состоянии полной прострации, пустил пленку в обратную сторону. При воспроизведении «Dominoes» «задом наперед» Барретт неожиданно вышел из состояния «отключки», выдав, по словам Джерри Ширли, «лучшее соло из сыгранных им за всю жизнь. С первого раза - и ни одной фальшивой ноты». Подобные эпизоды позволяли некоторым знакомым утверждать, что Сид, при всем его бессилии, действительно одержим какими-то необычными психическими силами.

Работа с Барреттом все же «была для Дейва сродни шилу в заднице, - говорит Сторм Торгесон, - Сид не приходил на студию вовремя, он играл не то, забывал тексты - все становилось сплош­ным кошмаром. Удивительно, как вообще им удалось записать целый альбом».

В самый разгар работы Барретт, действительно, выступил с концертами (вместе с Гилмором и Ширли) - он отыграл «живьем» в двух передачах на Би-Би-Си и даже согласился 6 июня принять участие в лондонском «Extravaganza '70 Music And Fashion Festival», который должен был состояться в зале «Олимпия». Но затем Сид охладел к этой идее, и Дейву и Ширли пришлось уговорами выма­нивать его на сцену. Барретт быстро отыграл «Terrapin», «Gigolo Aunt» и после «Effervescing Elephant» выдал ударную «Octopus», после чего неожиданно раньше времени оборвал свой первый пост­флойдовский концерт.

Четыре года спустя Рик так высказался о барреттовских альбомах: «Трудно представить себе, что кому-то они могли нравиться. По музыке это отвратительно. Многие песни в принципе были замеча­тельными, но невозможно было добиться какого бы то ни было саунда из-за того состояния, в котором находился тогда Сид. По крайней мере, люди поймут, каково ему было, когда он их записывал».

Песни на «The Madcap Laughs» и на «Barrett» схожи по содержа­нию и структуре с песнями Сида, написанными для ПИНК ФЛОЙД, однако многие средства или приемы, которыми он пользовался при «доводке» материала, являлись плодом безумия Сида: по сравнению с «Волынщиком», они звучат однообразно, вяло, сыро и неуклюже. «Все прокручивается у него в голове, - говорил Ширли, - и самую малую толику своих идей он может объяснить словами... Иногда он может пропеть просто замечательно, а в другой раз -вместо этой же мелодии - совсем другую или ту же, но не в той тональности».

Барреттовский поздний материал все же играет сияющими гранями его неповторимого воображения, или - говоря словами самого Сида - он похож на «горшочки с гречишным медом с мисти­ческим сияющим семенем» и на «выстраданные, горящие магнием, притчи и причитания». Однако видения заметно поблекли: «Холод­ные железные руки аплодируют представлению клоунов на свежем воздухе» («Cold iron hands clap the party of clowns outside»)... «Легкий, сыроватый туман, мертвец машет нам, возвращаясь в строй» («Light misted fog, the dead waving us back in formation»)... «Разбитый пирс у бурного моря» («A broken pier on a wavy sea»). И слишком часто фантасмагоричность уступает место проникновенным комментариям самого Сида по поводу состояния его разрушающейся психики: «Внутри я чувствую себя таким одиноким и ненастоящим» («Inside me I feel so alone and unreal»)... «Пожалуйста, подними руку... все часы напролет я украшал татуировками мой собственный мозг» («Please lift a hand... I tattooed my brain all the way»).

 

В то время как нелепо украшавшие внутренний конверт альбома «Barrett» насекомые были позаимствованы с набросков, сделанных Сидом еще в художественном училище, обложку «Сумасброда» выполнили его бывший сосед по квартире Сторм Торгесон и «По» Пауэлл (уже снабдившие бывшую группу Сида двумя обложками), а также Мик Рок (чья карьера фотографа началась, по его собствен­ным словам, после того как он, чисто по-дружески, «пощелкал» Барретта). Троица согласилась запечатлеть Сида в квартире на Earls Court, пол в которой по такому случаю он разукрасил ярко-оранже­выми и фиолетовыми полосами.

Но Торгесон утверждает, что обнаженная восточного типа девуш­ка на заднем плане не случайно попала в объектив. «Все место было пропитано наркотиками, там все этим дышали. Добавьте еще девуш­ку, которая бродила там в одиннадцать утра в чем мать родила. Не то чтобы ЭТО было уж таким удивительным делом или я соби­раюсь читать какие-то нравоучения, просто все выглядело отнюдь необыденно... НЕОБЫЧНО».

Как всегда, влияние, оказываемое подхалимами на Сида, вкупе с его неумением сказать «нет» оказывали разрушительное действие на любую, самую робкую попытку хоть как-то стабилизировать жизнь в доме. Он начал увлеченно говорить о том, что когда-нибудь женится и поселится где-нибудь в пригороде, примется за изучение медицины и станет врачом, как его покойный отец. На какое-то время его новая подружка Гейла Пиньон (Gayla Pinion) сняла пустующую комнату в квартире Дагги. Вскоре после того как она покинула дом, Барретт разрешил трем своим поклонницам «рекви­зировать» ее скромную комнатушку. Потом число поклонниц возрос­ло до пяти штук - они всегда были у него под рукой, остервенело боролись друг с другом за право обратить на себя внимание своего идола. Эти же девицы постоянно таскали ему наркотики.

Будучи не в состоянии с ними справиться, Сид уехал к матери в Кембридж, оставив Филдзу инструкции, гласящие, что ТОТ САМ должен избавиться от прилипал. Дело осложнилось тем, что у Бар­ретта проявилась его «темная сторона» - начались вспышки агрес­сивности, и любой человек, проводящий с ним достаточно много времени, всеми средствами старался как-то избежать или погасить их.

Как бы там ни было, а в 1971 году Сид жил в Кембридже. Несмот­ря на то, что его сольные пластинки не выходили в Америке до 1974 года, журнал «Rolling Stone» напечатал о нем статью Мика Рока, который перехватил Сида в подвале дома его матери. Рок писал, что Барретт выглядел «бледным, с впалыми щеками, в глазах - выражение непреходящего шока. Он красив той загадочной приз­рачной красотой, которую обычно приписывают поэтам прошлого».

Как и его собственные песни, Барретт попеременно казался то ярким, то погасшим. Он сообщил Року, что чувствует себя «набитым гитарами и пылью» и, будучи в 25-летнем возрасте, уже боится старости. «Думаю, молодежь должна развлекаться, а у меня вот ничего не получается». Тем не менее, Сид настаивал, что он чувствует себя «совершенно собранным», и добавлял: «Все равно, я - совсем не тот человек, каким вы меня представляете».

 

В начале 1972 года Твинк, сосед Сида (бывший барабанщик TOMORROW, THE PRETTY THINGS и THE PINK FAIRIES), уговорил его создать новую местную группу под названием STARS. Не считая пары выступлений в кофейнях, первый и единственный концерт нового ансамбля состоялся на Кембриджской зерновой бирже. Они вышли на сцену в «одной связке» с МС5. Барретт, Твинк и басист Джек Манк (Jack Monck) репетировали старый материал

Сида, включая флойдовскую «Lucifer Sam» и хиты с его сольных альбомов. Случилось так, что подвели оконечники, и вокал был практически не слышен, у Манка забарахлил усилитель, а Сид каким-то образом умудрился поранить палец и запаниковал.

Среди потрясенных свидетелей находился барабанщик самой первой группы Барретта. «Он выглядел совершенно растерянным, пел, мямля и заикаясь, - вспоминает Клайв Вэлем, - публика аплодировала только из сочувствия, поскольку музыка была неважная, как будто играл кто-то поддатый». Когда Вэлем заглянул в гримерную, Барретт, похоже, даже не вспомнил, кто это такой. Некоторые разгромные публикации в прессе только усилили паранойю Сида, и он никогда больше не играл с Твинком.

Примерно в то же время Барретт навестил свою подругу детства Либби Гордон (Libby Gordon), которая, по словам Сторма Торгесо­на, «могла бы поведать грустную историю о том, как Сид побывал у нее в гостях. День-другой все шло отлично, а затем однажды утром она застала его с ножницами в саду - он отрезал бутоны у цветов. Вряд ли подобная картина может какого-нибудь очень обрадовать, и Либби вышвырнула Сида из своего дома». Но иногда случалось, что Сумасброд опровергал самые худшие предположения своих старых друзей. Пит Браун был приятно удивлен, когда Сид появился в кембриджском клубе на его поэтических чтениях. «Я договорился встретиться там с Джеком Брюсом (Jack Brace), - вспоминает Браун, - а после выступления мы должны были отправиться к нему домой в Колчестер поработать. Это где-то на расстоянии сорока миль к востоку. Я здорово опоздал, на сцене была какая-то тронутая группа, исполнявшая очень интересный, диковинный джаз. Кто-то там узнал Джека и вручил ему контрабас, на котором он и играл, а гитариста припомнить я никак не мог».

«Потом, во время моего выступления, я произнес: «Я хотел бы Посвятить это стихотворение Сиду Барретту, потому что он - здесь, в Кембридже, и он - один из величайших сочинителей песен в Стране». И тогда находившийся среди публики гитарист из только что отыгравшей группы поднялся и говорит: «Нет, я не великий». Это был ОН. То, что Сид смог выйти на сцену и играть с Джеком Брюсом, было здорово».

 

В течение следующих двух лет Барретт жил то в Кембридже, то в фешенебельных апартаментах верхнего этажа отеля «Хилтон», расположенного на Парк-лейн. Он вел очень уединенный образ жизни и вообще ничего не делал, в то время как, благодаря слухам

и легендам, создавался настоящий барреттовский культ, до сих пор не­виданный в рок-н-ролльном мире. В какой-то мере Сид вызывал чувства, схожие с теми, что испытывали поклонники покойного Джима Моррисона. Они подпитывались рассказами о выходках удивительного и харизматического идола контркультуры, который позволил управлять и манипулировать собой (а затем его разрушили) при помощи его собственного искусства и имиджа. Только Сид пока еще не умер.

Созданное в 1972 году «Общество поклонников Сида Барретта» (Syd Barrett Appreciation Society), которое спонсировало издание фэнзина под названием «Terrapin», донесло информацию о нем до таких отдаленных стран, как Бразилия, Израиль и Советский Союз. Даже еженедельные поп-музыкальные газетенки писали о «виде­ниях» Сида с таким пафосом, как будто они были свидетелями посадки НЛО. Более приличествующая моменту дань уважения Бар­ретту была отдана в «New Musical Express» в статье-отчете объемом в 5000 слов о взлете и падении музыканта, написанной Ником Кентом (Nick Kent).

Несмотря на энтузиазм создателей «Terrapin», которые, в основ­ном, ориентировались на публикацию рисунков сидовских фэнов, их стихов и всяких посвященных жизни Барретта кроссвордов-голо­воломок, из серьезных материалов им удавалось заполучить только старые газетные статьи и тексты песен. Естественно, такой скудный источник информации скоро иссяк. Как признавал в 1976 году в одном из последних (и самом тонком) номеров журнала редактор Джон Стил (John Steele): «Наше общество не может продолжать свою деятельность, если нет ничего нового, о чем можно было бы сообщать. Людям надоедают старые записи, какими бы великолеп­ными они ни были».

Тем не менее, благодаря записи Дэвидом Боуи «See Emily Play» и переизданию двух первых альбомов ПИНК ФЛОЙД под названием «A Nice Pair», в середине 70-х Сид Барретт получал больше денег за счет отчислений авторских гонораров, чем раньше. Устав от жизни в Кембридже, он переехал в Лондон, где Брайан Моррисон снял для него две комнаты в Челси Клойстерс (Chelsea Cloisters) - роскош­ном доме из красного кирпича вблизи Кингз-роуд.

Один из мифов о Сиде тех дней гласит, что как-то раз он зашел в магазин одежды и, примерив три пары брюк одинакового фасона, но разных размеров, заявил, что все они превосходно на нем сидят. Когда Сид не бродил бесцельно в районе Челси, его можно было найти в близлежащем пабе, потягивающим в одиночестве пивко «Гиннесс» где-нибудь в укромном углу.

В квартире в Челси Клойстерс с постоянно закрытыми и зашто­ренными окнами Сид, не обращая никакого внимания на сильный неприятный запах, убивал время целый день, пялясь на экран ог­ромного телевизора, подвешенного к потолку, или совершал набеги на холодильник, подчиняясь инстинкту удовлетворения голода. При­мерно за год из худощавого человека он превратился в толстяка весом в 200 фунтов. Обрив голову наголо, психоделический Адонис минувших дней завершил свое перевоплощение (кто-то скажет самобичевание). Когда Джон Марш (John Marsh) столкнулся с ним на улице, бывший звездный флойдовец в пестрой гавайской рубашке и штанах-бермудах напомнил ему «Элистера Краули преклонных лет». Другие знакомые называли его еще короче: толстый неряха.

При всех своих закидонах (включая появление один раз в женской одежде а-ля Арнольд Лейн) «мистер Барретт» завоевал расположе­ние персонала дома, раздаривая налево и направо свои гитары, телевизоры, стереосистемы. Одному посыльному он дал на чай нес­колько сот фунтов стерлингов.

Тем временем у руководства EMI созрел план по извлечению выгоды из культового статуса Сида Барретта (и небывалого успеха альбома «Dark Side Of The Moon» его бывшей группы), переиздав «The Madcap Laughs» и «Barrett» в виде двойника под простым названием «Syd Barrett». Стараясь заполучить свежий портрет музыканта для обложки, Сторм Торгесон с фотокамерой наготове выследил Сида в Челси Клойстерс и «щелкнул» его буквально в дверях. На следующий день Барретт не пустил своего старого приятеля даже на порог.

«Я по-прежнему выполнял работу добросовестно, насколько только мог, - говорит Торгесон, который в итоге придумал трога­тельный коллаж из старых заметок и фотографий Барретта, - но не очень-то приятно стучаться в дверь и получать в ответ: «Убирайся к черту!». И это благодарность за все то, что я делал для НЕГО».

Питер Дженнер был несколько удачливее, попытавшись в конце 1974 года возобновить творческую деятельность Барретта с помощью выпуска нового соло-материала. Сид, наконец, показался в студии, но с гитарой без струн. После того как набор струн позаимствовали У Фила Мэя (Phil May) из THE PRETTY THINGS, кто-то передал Сиду листок с отпечатанными на машинке текстами его новых песен, которые Дженнер охарактеризовал как «минималистские наброски». К несчастью, тексты были напечатаны красными буквами, и Сид, полагая, что это - счет, в гневе ударил по протя­нутой к нему руке с листком.

Через пень колоду сессии звукозаписи тянулись три дня, в тече­ние которых Барретг часто терял всякий интерес к работе и выходил на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Звукоинженер заметил одну особенность: если, выходя из студии, Сид поворачивал направо, то быстро возвращался, если же Барретт сворачивал в другую сторону - возвращения его в тот день можно было не ждать. «Все это было очень угнетающе и обескураживающе, и очень-очень печально. - говорит Дженнер, - крохотные осколки вещей иногда пробивались сквозь хаос и неразбериху: обрывки мелодий или набросок текста. Из каких-то рваных схем, которые выдавал больной мозг, вдруг выскальзывала необычайно яркая и чистая искра. В подлесье по-прежнему цвели цветы, но он не мог до них добраться». Несмотря на то, что до прекращения сессий звукозаписи как безна­дежной затеи Дженнер зафиксировал на пленке не до конца аран­жированный аккомпанемент, компании EMI спасать больше было нечего - вокал вообще не был записан. Практически третьего сольного барреттовского альбома не существовало.

«Он - великий артист, необычайно талантливый художник. Трагично, что шоу-бизнес приложил руку к тому, чтобы убить его, - впоследствии заявил Дженнер в интервью на канадском радио, добавив, что ему и «всем, кто с ним работал, есть за что отвечать». Альбом ПИНК ФЛОЙД 1975 года «Wish You Were Here» продемон­стрирует, что бывшая группа Барретта продолжала мыслить в том же направлении.

Помимо появления Сида, словно ведомого шестым чувством, в студии, где ФЛОЙД микшировали ставшую данью таланту Барретта композицию «Shine On You Crazy Diamond», единственным контак­том Волынщика с миром рок-музыки оставались визиты в офис Брайана Моррисона, где он получал денежные чеки. По словам Марка Пэтреса (Mark Patress), архивариуса Сида, «было ясно, что взрослый мир предстал слишком отвратительным, слишком испор­ченным и совершенно нереальным для Барретта, и эта ясность была наполнена щемящей болью».

 

В конце десятилетия Роджер Барретт - он настаивал, чтобы его называли именно так, - навсегда вернулся в Кембридж, казалось бы, себе во благо. Сюзи Уинн Уилсон последний раз видела его там в начале 80-х, когда она прихватила его с собой на службу секты Сант Мат Сат-Сан. Однако надежда на исцеление в рядах единовер­цев пропала, как только высокомерный молодой послушник

воскликнул: «Посмотрите, кто пришел - да это же Сид Барретт!». Сид немедленно покинул службу, а Сюзи пришлось догонять его и отвозить домой.

К тому времени посвященные ему публикации в прессе стали появляться все реже и реже. В 1982 году два репортера из француз­ского журнала «Actuel» ухитрились встретиться с ним под тем предлогом , что они хотят вернуть забытое им в Челси Клойстерс белье (во время встречи его матушка постоянно маячила за спиной Сида). В статье они процитировали барреттовское высказывание, что он желал бы вернуться в Лондон, но не смог сделать это «из-за забастовки железнодорожников» (на самом деле она закончилась несколько недель назад). А в ответ на вопрос, чем он теперь занимается, Сид сообщил: «Смотрю телевизор, больше ничего...». На фотографии, снятой якобы в то время, - не поддающийся описанию человек с редеющими волосами, который выглядит гораздо старше своих 36 лет. Статья заканчивалась язвительной эпитафией - словами Дэвида Гилмора: «В этом нет ничего романтич­ного. Это - грустная история. Теперь все кончено».

Три года спустя «Sounds» писала, что, «по сведениям, получен­ным из достоверных источников», Барретт «в прошлом году был обнаружен мертвым у дверей магазина». На самом деле Сид Барретт угас примерно за десять лет до появления этого сообщения. А вот РОДЖЕР Барретт продолжает существовать, если не здравствовать, на тупиковой улочке в пригороде, где и живет в свое удовольствие.

Дейв Гилмор говорит, что его общение с Сидом в 80-е сводилось к тому, чтобы «проверить, исправно ли к нему поступают деньги, ну и все такое. Я поинтересовался у его сестры Роуз, могу ли я заглянуть к нему. Но эта идея не показалась ей слишком удачной, поскольку все, что напоминает Сиду о прошлом, вгоняет его в депрессию. Если он встречается со мной или другими людьми, знакомыми ему по той эпохе, он пребывает в подавленном состоя­нии недели две. Беспокоить его действительно не стоит».

Но, похоже, интерес к Сиду не исчезнет никогда. После того как «новая волна», родившаяся на волне панка, переросла в «нео­психоделию», Сид Барретт был чуть ли не канонизирован как лич­ность, которой необходимо воздать почести за то, что он благосло­вил оба эти музыкальные течения.

Основательно чокнутый певец и автор песен Робин Хичкок (Robyn Hitchcock), живший в Кембридже в конце 70-х, придумал себе фирменный отличительный знак - звучание а-ля «настоящий Сид Барретт». Первая группа Робина THE SOFT BOYS (Подобно THE JESUS AND MARY CHAIN) дошла до того, что поместила «Vegetable Man» на официально изданном виниле. Хичкок также написал посвященную Сиду композицию «The Man Who Invented Himself». Помимо этого, в концертные выступления группы входила обработка «Dark Globe», хотя Робин и заявляет, что «находился под впечатлением от Барретта не больше, чем другие, например Боуи. Просто ЗВУЧАНИЕ моей музыки больше походит на барреттовское. Я не скрываю моих музыкальных пристрастий». Известная группа LOVE AND ROCKETS отдала дань Сиду, записав его песню «Lucifer Sam».

В 1987 году целая плеяда более поздних последователей Сида Барретта - THE SHAMEN, THE MOCK TURTLES, THE GREEN TELESCOPE и DEATH OF SAMANTHA - объединила свои усилия на одном альбоме «За девственным лесом» («Beyond The Wildwood») (фраза из той же книги «Ветер в ивах»), выпущенном в Британии. Их кавер-версии 7 композиций, включая «Arnold Layne» и «Baby Lemonade», часто нарочито подражательны. Однако в интерпрета­циях молодых FIT AND LIMO, совершенно точно передавших стиль ранних ФЛОЙД в «Long Cold Look» (восстановленной неудачной песне с барреттовского альбома «The Madcap Laughs»), или в собственной вещи группы OPAL, построенной на теме «Jugband Blues», так же, как в обработке гениальной «See Emily Play» коллек­тивом THE CHEMISTRY SET, во всей красе предстает неувядаемое наследие Безумного Бриллианта.

Некоторые из попавших на альбом ансамблей могут похвастать давней историей обращения к барретто-флойдовскому материалу. Так, THE T.V. PERSONALITIES, чья обработка «Apples And Oranges» спета еще больше «по соседям», чем оригинал, были лишены статуса «разогревающей» команды на концертах Дэвида Гилмора в 1984 году, после того как во время исполнения «Emily» они прочитали со сцены домашний адрес Сида. A PLASTICLAND, исполнившие на сборнике «Octopus», работали с Твинком, соратником «самого» Сида.

В постпанковской Америке группа Ричарда Бэрона (Richard Barone) THE BONGOS сделала «See Emily Play» кульминационным моментом своих концертов, а музыканты из THE FEELIES, выступавшие по совместительству как группа из клуба Одиноких сердец GATES OF DAWN, составили свой репертуар исключительно из композиций Барретга и ранних ПИНК ФЛОЙД. Широко извест­ная R.E.M. записала оригинальную обработку «Dark Globe», а пред­ставители французской общины в Канаде - металлическая группа VOIVOID порадовала удивительно правдивой и заслуживающей доверия версией «Astronomy Domine», попавшей на их пятый альбом «Nothingface».

В 80-е также появилось и новое поколение барреттовских фэнзинов - «Opel», «Dark Globe» и «Clowns A nd Jugglers». Биографии Сида - книги в мягких обложках - были изданы во Франции и Германии, где он всегда был очень популярен. На британском независимом лейбле «Strange Fruit» в свет вышел ЕР с материалом передач Джона Пила (John Peel) с Radio One Би-Би-Си, где помимо Сида играют Гилмор и Джерри Ширли (это и была ранее не издававшаяся «Two of a Kind»). Наконец, в 1988 году мгновенно распространился слух о выпуске фирмой EMI «новой» коллекции Сида - «Opel». Эта коллекция представляла собой смесь композиций, отобранных с предыдущих пластинок, слушать которые было не столь приятно (за исключением нескольких неотлакированных и невылизанных демо), как этого хотелось бы поклонникам Сида на протяжении предыдущих пятнадцати лет (составители надеялись включить «Vegetable Man» и «Scream Thy Last Scream», но не смогли получить разрешение от остальных музыкантов ФЛОЙД).

Все это время Волынщик не появлялся на публике, хотя в 1989 году Мик Рок, составлявший предназначенный для коллекционеров сборник из лучших портретов рок-н-ролльных знаменитостей, был удивлен, когда получил от Барретта собственноручно им подписан­ное разрешение на публикацию своего изображения. Контакт с семьей Барретта возобновился и стал более тесным в октябре 1988 года, когда сотрудник Radio One Ник Кэмпбелл (Nicky Campbell) обратился к представителю барреттовского клана с просьбой сказать несколько слов по поводу выхода в свет альбома «Opel». Пол Брин (Paul Breen), муж Роуз и менеджер гостиницы в Кембридже, пове­дал, что Сид «живет жизнью самого обычного человека», не поддерживая никаких отношений с внешним миром. Исключение составляют походы по магазинам с матерью, и к тому же Сид «больше не играет ни на каких музыкальных инструментах».

О музыкальной карьере Сида было сказано, что «это - та часть его жизни, которую сегодня он предпочитает не вспоминать. Он пережил несколько неприятных моментов, слава богу, прошел через худшие из них и, к счастью, способен вести нормальную жизнь здесь, в Кембридже».

 

 

ЭПИЛОГ. КАК БЫ Я ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ ЗДЕСЬ…

 

В Кембридже, загнанный в тупик в своем маленьком особняке, имеющим общую стену с соседским домом, тихо, в полном уединении проводит свои дни человек по имени Пинк Флойд.

Только его незавершенные полотна, его, скажем так, «абстракт­ная» живопись, помимо всех прочих ежедневных занятий и способов убить время, некоторым образом указывают на то, что этот человек - сверхчувствительное существо.

Свободное от занятий живописью время Роджер Барретт делит между работой в своем обожаемом садике и кропотливой возней с нумизматической коллекцией; он смотрит телевизор и читает (Шекс­пира, ежедневные газеты, толстые еженедельники, книги с советами типа «Как обустроить ваш дом», пособия по математике); он посто-

янно украшает и лелеет свою Шангри-Ла. Он годами не прикасается к гитаре - слушает джаз или классическую музыку. И никогда - попс или рок-н-ролл.

Этот полный человек средних лет, конечно же, не пребывает в полном неведении относительно той другой жизни, которую вел он, когда его звали «Сидом». Конечно же, он в курсе того, что его произве­дениями, его творческим наследием продолжают наслаждаться и восхищаться. Но любые воспоминания редко когда сопровождаются чувством удовлетворения или вызывают у него удовольствие - за исключением, пожалуй, мыслей об Америке, которой он пощекотал нервишки и которую он заставил залиться легким румянцем. Да, в этом он смахивает на старого мореплавателя, зашедшего (или заплывшего) так далеко, что добрался до ее берегов. А в остальном -та жизнь была трудной и изматывающей жизнью, и он никогда никому бы такой жизни не пожелал. Меньше всего - себе самому.

До сих пор материал Сида, записанный на пластинках ФЛОЙД, помогает исполнять Роджеру Барретту все его скромные желания и удовлетворять нехитрые потребности, он лишь изредка покупает себе что-нибудь новое, а счет в банке не имеет для него никакого значения. Но... Но иногда он думает о своих старых друзьях, которых зовут Дейв, Рик и Ник - и Родж.

Любым поклонникам Сида, которые, надеясь на чудо, выслежи­вают его, приходится, образно говоря, «целовать замки» на закрытых дверях барреттовского дома; в любом случае Роджеру Барретту сказать им абсолютно нечего. В то время как его домашние и его малочисленные друзья благодарят Бога за то, что с каждым годом он «чувствует себя все лучше», самому Барретту все труднее встре­чаться или общаться с другими человеческими существами на любом уровне. Боль от этого становится только сильнее. Но хотя человек, бывший когда-то Сидом, редко отваживается покидать границы своего английского сада, он весьма уравновешен и разумно сдержан - он потрясающе обыкновенен, пока, по-стариковски шаркая ногами, преодолевает рутину своей простой ежедневной жизни.

Временами он даже мечтает о том, что очень скоро поправится окончательно и будет работать в каком-нибудь лондонском офисе от звонка до звонка: с 9.00 до 17.00. И каждый день он будет совершать поездки в большой-большой

город...